Амурская соната Чёрного Дракона - Алексей Ветров

он. – Там стекла много. Стекло – самая короткая дорога между городами.

У приёмного отделения уже стояли люди. Свет уличных фонарей здесь дрожал, будто горел на ветру, хотя воздуха не колыхнулось. На ступенях сидела женщина с ребёнком – мальчик жевал рукав куртки и смотрел на вход так, будто оттуда должна выйти его копия.

Внутри пахло хлоркой, кофе из автомата и мокрыми куртками. Дежурная медсестра обернулась, увидев их, и запнулась взглядом на Улуне, как если бы в нём было что-то не от палат и процедурных.

– В зеркале в коридоре – не мы, – прошептала она неожиданно, будто призналась в тайном. – Они там… поворачиваются раньше нас.

– Заклей зеркала бумагой, – мягко сказал Улун. – Белой. Не чёрной. Пусть бумага глухая будет, но тёплая.

Она кивнула и убежала. Марина почувствовала, как воздух на секунду потеплел – будто больница сама согласилась на совет.

В длинном коридоре отражения действительно жили отдельной жизнью. В одном стекле санитарка шла быстрее самой себя, в другом мужчина в очереди стоял, но в зеркале сидел, ссутулившись. В конце галереи свисало большое, в рост, зеркало в рамке с вычурной позолотой – подарок какого-то благотворителя. Там распахивалась совершенно другая лестница: крутая, каменная, с выщербленными ступенями, где на подступах стояли каменные львы.

– Это вход, – сказала Лиза шёпотом, будто боялась спугнуть ступени. – Если его не трогать, он сам разовьётся.

– Нам нельзя его ломать, – ответил Улун. – Ломаешь вход – получаешь прореху. Прореха хуже входа.

– Тогда что?

– Перестроить течением.

Марина подошла к зеркалу. Из глубины тянуло запахом влажного камня и лампадного масла. Она положила ладони на холодную рамку – и изнутри, будто из тянь-ша, подался лёгкий жар. Марина вспомнила, как Улун учил её слышать воду в теле: «Вдох – слово, выдох – смысл. Смысл тяжелее слова. Дай смыслу утонуть». Она вдохнула, выдохнула, и увидела: лестница в зеркале наклоняется, как плот на течении.

– Ещё чуть-чуть, – сказал Улун. – Вода любит точность.

Марина представила квадрат в круге – знак монеты, который вспыхивал сегодня на асфальте и в глазах людей. Внутри квадрата – тишина. По краю круга – движение. Она направила движение по кругу, оставив сердцевину недвижимой. Зеркальная лестница мягко свернулась, как змея, и превратилась в ступени обычного холла. Из глубины вышли двое – растерянные, но целые. Женщина прижала ладони к лицу и заплакала в голос. Тишина в больнице перевела дух.

– Сработало, – сказала Лиза. Голос у неё чуть дрогнул – то ли от облегчения, то ли от усталости.

– Работает ровно столько, сколько мы держим смысл, – ответил Улун. – Смысл отпускать нельзя.

Они шли ещё – театр, в котором занавесы провисали волнами; двор со старой детской каруселью, где коньки крутились в другую сторону, и от их латунных копыт шли круги по лужам; закусочная, где в аквариуме вместо карасей плавали зеркальные слова – «открыто», «горячее», «с собой». Марина пальцами ловила воду, и та, послушная, как по заклинанию, заплеталась в знаки, схлопывала проёмы. Несколько раз она видела Ловцов – они перетекали из тени в тень, шли боком, как крабы. На их плечах висели сети – тонкие, серые, и в ячейках дрожали крошечные отражения: чей-то глаз, детская ладошка, кусочек неба.

– Они не смотрят в лицо, – сказал Улун. – Боятся увидеть своё.

– Значит, их можно остановить?

– Можно заставить их увидеться. Но не сегодня. Сегодня – берега.

Они вернулись к набережной, когда луна уже отяжелела и будто склонилась ближе к воде, как мама, наклоняющаяся к больному ребёнку. Над рекой стояла тонкая мгла. Туман не стлался – стоял, как одежда на манекене. Внутри него проступали контуры арок, колокольчиков, шёлковых лент – праздник, который ещё не начался, но уже занят места.

– Тут, – сказал Улун, – легенда обычно заканчивается. Светильщики устают, фонари гаснут, и люди говорят: «Это было не со мной». Но сегодня – не так.

Он достал из кармана тонкую бумажную ленточку, обожжённую по краю. На ней тушью был начертан тот же знак – квадрат в круге.

– Что это? – спросила Марина.

– Память о клятве. Светильщики клялись держать свет ровным, пока звучит песня. Я – их наследник. Ничего громкого: не титул и не печать. Просто обязанность разжигать фонари там, где сегодня смотрят в воду и видят не своё.

Он привязал ленточку к перилам, и ветер сразу же в неё вцепился, пытаясь сорвать. Но бумага держалась. Лиза тихо усмехнулась:

– А я думала, ты шутил, когда говорил, что твой чайник – тоже фонарь.

– Чай – это вода, которая решила стать смыслом. А смыслу нужен свет.

Они молча постояли. Амур, будто почувствовав внимание, вздохнул – мягко, но ощутимо. С высокого берега откликнулись камни – сухим, тёплым шорохом.

И тут из тумана выступила процессия фонарей. Они плыли низко – не по небу, по воде. У каждого на груди висела та же монета-знак. Внутри фонарей, вместо пламени, плавали крошечные капли – каждый фонарь хранил свою глубину. Марина видела лица людей, что несли их, – и не смогла сказать, наши это жители или зеркальные. У всех лица были ясные, как у тех, кто давно понял, за что платит.

– Светильщики? – спросила она почти беззвучно.

– Те, кто помнит, – ответил Улун. – В каждом поколении находятся. Иногда – двое, иногда – десять. Не важно. Важно, что они приходят до того, как луна сядет.

Процессия коснулась перил. Несколько фонарей словно «перелились» на берег, и в ту же минуту город где-то возле депо тяжело вздохнул, копоть встала столбом – и осела.

Луна, как уставший фонарь, потускнела. Туман расправил складки и поплыл вниз, к открытому устью. Ночь сжалась, как пружина, а потом отпустила. С улиц разом ушёл странный пересвет, вывески вновь загорелись своими цветами. Троллейбус на перекрёстке дёрнулся и с сердитым шипением поехал – живой, настоящим железом. В больничном коридоре зеркала отразили наконец то, что перед ними, а не то, что рядом. В депо карпы переломились блеском и осыпались безобидной рябью.

Марина почувствовала усталость – добрую, тяжёлую, как после концерта, который не стыдно запомнить. Лиза присела на перила и обняла себя за плечи.

– Это всё? – спросила она.

– На сегодня, – сказал Улун. – Город закрыл один глаз. Второй – всё ещё смотрит. Но мы договорились о свете.

– Ты веришь легендам, – заметила Марина.

– Я их ношу, – ответил он просто. – А носимое со временем подгоняется по фигуре.

Марина улыбнулась – неожиданно легко. Запах чая вновь мелькнул в ночи – тёплый, с ноткой сушёного персика. Улун, будто услышав её мысль, достал из сумки небольшой железный