Амурская соната Чёрного Дракона - Алексей Ветров

Марина ощутила, как внутри поднимается тот самый холод, который у реки пахнет мокрым песком. Она подошла к ближайшему фонарю, приложила ладонь к стеклу. Вода внутри дрогнула, и Марина увидела площадь с каменными драконами. Один повернул голову и, будто не веря, посмотрел на неё.

«Ты держишь ключ», – сказал голос Дракона у неё в сознании. Он звучал глубоко, как колокол, спрятанный в воде. – «Но ключ открывает в обе стороны. Помни».

Марина взяла дыхание «четыре-четыре» – как учил Улун, – и позволила воде войти в ритм. Жидкое сияние в колбе зашевелилось, закипело в тонких каналах, взлетело фейерверком капель. Фигура, которая уже ступила из стекла, рассыпалась, оставив на асфальте вытянутый мокрый знак – квадрат в круге, как отверстие древней китайской монеты.

– Марина! – Лиза выскочила из соседнего двора. Щёки у неё были красные, глаза – лихорадочные. – У стадиона люди застряли! Вода их держит, как стеной!

– Веди, – сказала Марина и почувствовала, как от её голоса вздрагивает воздух, будто звук стал ощутимым.

Они бежали. Город менялся вместе с их бегом. Дома вытягивались, как свечи, окна завивались в спирали, и под ногами местами проступал не асфальт, а чёрное зеркальце – зыбкое, живое. Марина слышала ритмичный стук: будто кто-то далеко-далеко отбивает палочками метроном.

Перед стадионом толпа стояла в кольце воды. Оно поднималось на человеческий рост и не расплёскивалось – как если бы невидимый стеклодув держал форму. Внутри, по колено в воде, – фигуры в чёрных одеждах; в руках – чьи-то вещи: детские машинки, резиновые сапоги, связки ключей, фотографии.

– Якоря, – сказал Улун, встав рядом. – С их помощью они вытягивают людей туда.

Марина шагнула в тень от прожектора. Внутри неё вода уже пела, выравнивая темп – от сердца к ладоням. Она подняла руки, и по кольцу пошла низкая, басовая волна. Фигуры качнулись, но не отступили. Тогда она изменила течение – пустила воду внутрь, смывая чёрные ткани, стирая обводы. Якоря выпали из пальцев – утонули шумно, будто были тяжелее своих воспоминаний. Люди смогли выйти. Кто-то заплакал, кто-то упал на колени. Кто-то – и таких было больше – смотрел на Марину так, будто в ней одной и заключалась причина беды и спасения.

Но город не отступал. За крышами уже шли новые волны, а над ними вспыхивали незнакомые огни – улицы Зеркального Хабаровска тянулись дальше в этот мир, как сеть торжественных арок, натянутая через дыхание реки.

– Они не остановятся на стадионе, – сказал Улун. – Следующая петля – депо. Там скопление металла. Металл помнит.

Они свернули к депо. По пути уличные часы на углу показали неверное время: стрелки шли назад, а секунды выскакивали вперёд. На стене продуктового магазина стена тянула на себя плакат так, что бумага удлинялась, как раскатываемое тесто; на плакате смывались буквы, оставаясь только двумя – квадрат и круг.

– Почему именно сейчас? – спросила Марина, и в её собственном голосе ей послышалось шипение льда.

– Потому что город впервые за долгое время поверил броду, – ответил Улун. – Ходили легенды. Люди пытались забыть. Но когда забывают слишком много – память приходит сама. И иногда не тем лицом.

У ворот депо запахло горячим железом и машинным маслом. Внутри рельсы сверкали, как рыбья чешуя. Тени вагонов были толще ночи, и в них шевелились отражения – не поездов, а рыб, огромных, с карповыми спинами и тонкими усами. Когда одна «рыба» ударила хвостом, по металлу пошла рябь.

– Зеркальные карпы, – сказал Улун. – Их заводят, чтобы тянуть.

– Куда тянуть?

– Туда, где нет берега.

Улун посмотрел на Марину, будто примеряя на неё длинное слово. И вдруг, вместо ответа, негромко произнёс:

– Хочешь – я расскажу тебе легенду. Недлинную. Как в чайной, когда дождь.

– Говори, – сказала Марина. Она чувствовала: легенда нужна не ему – ей. Чтобы связать куски ночи в узор, иначе они рассыплются.

Улун сел на металлический ящик, постучал пальцами – так мастера постукивают по фарфору, проверяя звон.

Легенда Улуна о Ловцах и городе без берегов

– Давным-давно, – начал он, – когда в этом месте ещё считали лунные года на палочках бамбука, на реке жил Дух, что звал себя Чёрным Драконом. Он был не злым и не добрым – как сама вода. Он любил справедливость течения и не любил тех, кто пытался поставить реке плотину, не заплатив реке песней. Тогда в городе – не в этом, а в его предке – были люди, которых называли Светильщиками. Они делали фонари, где пламя горело так ровно, что в нём можно было читать мысль. И к ним пришёл Дракон, попросил помощь: «Город забыл берега. Он начал считать себя рекой. Нельзя. Река есть река, город есть город».

Светильщики сделали сто фонарей. В каждом фонаре – по капле воды, взятой с глубины. Фонари выставили вдоль набережной, и город стал снова помнить, где заканчиваются его мостовые. Но появился кто-то ещё. Их назвали Ловцами. Они не ловили рыбу и не ловили людей. Они ловили отражения – те, что застаивались в лужах и зеркалах, становились тягучими. Ловцы вытягивали их, сушили, а потом продавали как маски для тех, кто хотел жить чужой жизнью.

Через время фонари начали гаснуть. Кто-то выдувал капли из колб, кто-то просто уносил фонарь – продавал за кость. И тогда Дракон сказал: «Раз вы любите чужое лицо, пусть у вас будет город чужих лиц». И повернул зеркало. С той поры иногда – не каждый век, а когда совпадут воды – город раскрывает глаза. Один – наш, другой – зеркальный. И между ними ходят те, кто потерял своё имя или решил, что имя – товар. У Ловцов тогда появились настоящие сети. Их плели из сомнений.

Улун улыбнулся – без веселья.

– Ночью, – продолжил он, – когда туман стоит у набережной, можно услышать, как Ловцы перебирают сети. Они поют почти беззвучно. Слова не запомнишь, но ритм – как капли с крыши: тик… тик… тик. Если ты сомневаешься, сеть липнет к коже. Не цепляется – липнет. И когда вода отступит, обнаружишь, что лицо у тебя – из тени. Тогда надо не смотреться в зеркало три дня. И обязательно отдать реке песню. Иначе остаток жизни будешь видеть свой дом как чужой.

– Это сказка? – спросила Марина.

– Легенда. Разница в том, что легенда иногда требует платы.

Он встал, и на миг его профиль показался Марине китайским – резким, как тень от острого карниза. Ветер принёс тонкий запах чая – то ли почудилось, то ли откуда-то поблизости дымок угольков.

– Нам надо к больнице, – сказал