Переходники и другие тревожные истории - Дарелл Швайцер

тебе о ней. Это было всего за несколько недель до вашей свадьбы. Тогда я считал это своим безнадёжным, невозможным последним шансом и, полагаю, так оно и было.

Теперь её лицо покрывали морщины, а волосы ещё не поседели полностью, но уже истончились. После того лунного света минуло немало времени.

Я кивнул ей и медленно пошёл вверх по ступеням, уверенный в том, что увижу.

Там, в полумраке, был ты. Я не могу начать описывать то, что почувствовал, чего страшился, встретившись с тобой лицом к лицу при твоей жалкой кончине.

Думаю, ты даже не осознавал моё присутствие, когда я наклонился и выключил телевизор. Ты лежал неподвижно, с трудом дыша. Затем вдруг попытался подняться. Я сел у кровати, склонился и ты ухватился за моё плечо.

Это и было самым худшим — когда ты притронулся ко мне, именно это.

Ты изо всех сил пытался заговорить.

— Ты, ублюдок…

Я отшатнулся. Ты опрокинулся назад.

— Ну, ну, дорогой старина Генри, дружище, не стоит так говорить…

— Ты, дерьмососный ублюдок…

— Ах, Генри, у нас были такие мечты в былые дни. Помнишь? Мы собирались стать великими поэтами, романистами, драматургами, актёрами, а теперь докатилось до такого.

— Трахнутый…

— Генри, по крайней мере, ты всегда пользовался более впечатляющим лексиконом.

— Я знаю…

Боже, Генри, тогда я почувствовал, что вся ярость изливается из меня, все бесполезные слова, скопившиеся за многие годы.

— Вот дерьмо. Да что ты знаешь? Что я крал деньги у фирмы? Что я отобрал её у тебя, моего уважаемого партнёра во второсортном прокате подержанных костюмов? Ты не можешь ничего доказать, Генри, при всех сказанных тобой оскорблениях, при том, что ты разрушил нашу дружбу твоей собственной паранойей. Я никогда не брал больше, чем мне причиталось. Ни центом больше.

Даже тогда я не смог сказать всё, что хотел. Этого скопилось очень, очень много. Я мог сказать тебе, что ты столько лет был для меня жёрновом на шее, что каждый раз, смотрясь в зеркало и видя себя чуть более посеревшим, чуть более потрёпанным, я вспоминал тебя? Да, тебя и я сказал себе, что могу выбрать другой путь, пойти по другой дороге жизни, не только той, где Генри Фишер подвёл меня своими посулами, своей белибердой и своими, так называемыми, амбициями. Ты потратил впустую большую часть моей жизни, Генри. Ты, так или иначе, ты погубил меня и я обвиняю тебя в этом. Ты сделал меня частью убожества, окружающего нас сегодня. Я не могу тебя простить.

Шуткой больше, Генри, поворотом ножа в моих кишках. Ты обвинял меня.

— Я не о том денежном дерьме. Я знаю, что ты сделал…

Я склонился вперёд и прошептал: — Ты знаешь, что я встречался с Лорой Говард? Да, я так делал. Она просто прекрасна. Спасибо, что ты порекомендовал её мне.

Я позволил себе маленькую неточность, друг мой. Ты просто упомянул, что столкнулся с нею после стольких лет. Ты дал мне адрес её магазинчика. Этого хватило.

Я никогда не получал от Лоры больше, чем когда-нибудь получал от Гретты. Она была очень особенной, не просто ещё одной старой однокашницей, мисс Оккультизм-1970, чьи пламенные амбиции в девятнадцать лет состояли в том, чтобы вызвать дух Алистера Кроули, дабы он овладел ею и сделал её величайшим магом на свете. Теперь она управляла магической лавчонкой на Фрэнкфорд-авеню, недалеко от твоей теперешней конуры, за одной из тех заколоченных витрин. Поскольку твой разум прогрессирующе разжижался под бормотание про ауры, прошлые жизни и всю эту ньюэйджевскую бредятину, ты быстро стал последователем нашей старой знакомой Лоры Говард, верно?

Я посетил один из её, ээ, сеансов. Поначалу всё, что я делал той ночью, это сдерживал смех.

Но нет…

Попозже, когда все сосунки разошлись, с отплясывающими в их задурённых головёнках видениями прошлых жизней в Атлантиде, она уставилась на меня, словно змея, непроницаемым и неумолимым взглядом. Что-то глубоко внутри подсказывало мне, что пора уходить, пора убегать, что вся моя душа лежит, как на ладони.

— Привет, Пол, — тихо сказала она. Я не находил никакого подтекста в её интонациях, словах, жестах. Они казались смесью удивления, страстности и ненависти, и почти машинальной апатии, слитых воедино.

Мы долго беседовали, о былых временах, о тебе и о Гретте, и иногда она почти походила на исповедника, кого-то, кому я мог открыть свою душу, а иногда она становилась инквизитором, а я — её беспомощным узником.

Мы вышли где-нибудь перекусить, не в модный ресторан, о нет, не в этом районе, но в забавную японскую забегаловку, где, учитывая утончённость посетителей, сукияки подавали в виде большого сэндвича.

Потом мы вернулись назад, ещё немного поговорили и занялись сексом. Я думаю, это было частью заклинания, наложенного ей на меня, чем-то магическим.

Впоследствии она посмотрела мне в лицо в полутьме — непроницаемыми, как у кошки глазами — и сказала: — Ты чего-то хочешь, Пол. Ты очень этого хочешь.

И я хотел. Я боялся произнести это вслух. Но действительно, именно тогда, я хотел вернуться назад и заново перевить нити моей жизни, переделать всё получше, избавиться от тебя, Генри.

Тогда она рассказала мне. Она рассказала мне секрет твоей смерти.

— Я знаю, что ты сделал…

Ты снова удивил меня, действительно сев прямо при этой твоей фразе. Я понял, насколько измождённым и истощённым ты стал, будто девяностолетний, обеими ногами по бёдра в могиле. Я думал, ты прямо тут и рассыплешься грудой костей и слизи. Но ты твёрдо решил высказаться.

— Я знаю о своей смерти, — сказал ты. Как ты стал красноречив, Генри. Что теперь искажало твоё лицо — только ненависть или элементарный страх? — Она прорастала во мне, будто семечко, как только я появился на свет. Лора рассказала мне это. Всё живое должно умереть. Смерть встроена в нас. Когда мы молоды, она маленькая, дремлющая, словно до поры не обнаруженная опухоль с булавочную головку. Но она там, медленно растёт, пока мы стареем, пока наша живая ткань уменьшается, пока, ко времени нашей старости, на нас не навалится великое бремя смерти, с небольшим остатком жизни. Иногда очень глубокие старики могут посмотреть в зеркало и увидеть, как смерть глянет в ответ, смерть, носящая старческое лицо, как маску из тонкой ткани.

— Лора назвала мне её имя, — ответил я. — Я могу подозвать её или прогнать, как собаку. Всё, что мне нужно было сделать — неделю шептать это имя каждую ночь и я пробужу её. Так я и делал, каждую