Смотритель - Олег Васильевич Северюхин

Монах взял палку и одновременно с зажигающейся лампочкой стал бить по руке лейтенанта с пистолетом. Офицер стрелял световым лучом и не делал ни одного промаха.

— Хорошо, насяльника, — сказал Савандорж, — спи, однако, завтра русский будет делать разведку боем. Кроме тебя они никого не увидят. Спи, твой Гитлер тебе спокойной ночи передает.

Лейтенант закрыл глаза и в расступающемся тумане он увидел свою мутти, которая качала его люльку и вполголоса напевала:

Schlaf, Kindlein, schlaf!

Dein Vater hut' die Schaf,

die Mutter schuttelt's Baumelein,

da fallt herab ein Traumelein.

Schlaf, Kindlein, schlaf![8]

— Спи, Йозеф фон Безен, — подумал лейтенант, — завтра тебя ждут великие дела!

Группа захвата Вальтера

Просторный блиндаж особого отдела дивизии. В блиндаже особисты — полковник и капитан. За столом сидят сержанты-снайперы Улусов и Копейкин.

— Товарищ Берия поставил задачу — взять этого урода живым или мертвым, — сказал полковник, — мы должны показать, кто обеспечивает безопасность армии, НКВД или СМЕРШ. Принесете этого снайпера — получите Героев и станете лейтенантами. Пошлем вас охранять лагеря в тылу, живыми останетесь. Снимете зеленые фуражки и наденете с синим околышем. Делов-то с гулькин нос, все равно в одной энкавэдешной системе сидим. Значит так, стреляете по руке с пистолетом и хватаете субъекта. Он один, а вас двое. И лычки свои снимите для верности. Пойдете рядовыми в цепи. Капитан, налей нам для настроения по кружечке фронтовых.

Капитан достал из-под стола бутылку с засургученным горлышком, проворно открыл ее и привычным жестом официанта разлил по четырем алюминиевым кружкам.

— Ну, мужики, за удачу, застольную по-чекистски, — сказал полковник, взял кружку ладонью за горловину и двинул ее навстречу трем поднятым.

Поглядев на полковника, капитан и сержанты взяли свои кружки по полковничье-чекистски и чокнулись. Раздался звук, похожий на щелканье камней-голышей друг о друга.

— Товарищ полковник, — спросил младший сержант Копейкин, — а почему мы так кружки держали?

— Это уловка наша такая, — сказал довольный полковник, закусывая водку вторым фронтом — тушенкой из кенгурового мяса из Австралии. — Так непонятно, что за звуки из кабинета доносятся, а звякни кружкой или стаканом, тут любой поймет, что мы водку пьем.

Полковник вспомнил, как они собирались у кого-то в кабинете после допросов политических арестованных и заливали водкой воспоминания о выбитых зубах и избитых в кровь лицах подследственных.

Сержанты вежливо посмеялись, оценив находчивость коллег полковника.

— Не только мы на работе пьем, однако, — подумал сержант Улусов, — начальники тоже на работе пьют, свои начальники, с рабоче-крестьянским происхождением.

Перед его глазами встала контора колхоза в полупустом доме в центре села. Председатель колхоза в белой сталинской фуражке со счетоводом, оглянувшись по сторонам, налили по полстакана самогона, выпили, закусили соленым огурцом, вытерли губы и с довольным видом пошли домой в конце рабочего дня, раскланиваясь с бабами, ожидающими у ворот возвращения с выпаса не доеных коров.

— Пьют, обычно, после того, как на дело сходили, — думал младший сержант Копейкин, — разглядывая нехитрую снедь на столе. Как возьмем какой-нибудь склад или мародера немецкого с рыжьем кокнем, так за это дело и выпить не грех за то, что живыми остались. Нас все партизаны к себе звали, в строй хотели поставить и заставить эшелоны немецкие под откос пускать. А нам это не в кайф. Мы Интернационал не поем, а когда вышку дают, то не кричим Да здравствует товарищ Сталин. Мы заводим шуры-муры с немецкими интендантами и ведем натуральный цивилизованный гешефт на миллионы марок, не отказывая себе ни в чем. Кому война, а кому мать родна. Наш пахан по значимости не менее, чем секретарь обкома, да и секретарь с паханом всегда ручку здоровкается. Пахан меня в армию толкнул. Ты, — говорит, — Червонец, стреляешь отменно, иди, повоюй, нам стрелки ой как скоро нужны будут. Нечего стрелки забивать. Стрельнул раз и, как говорит товарищ Сталин: нет человека, нет проблемы. А вчера маляву от пахана получил. Пишет, чтобы я вражину этого захватил лично и свидетелей убрал. Ждать меня будут недалеко от места боя. Пахан и раньше говорил, что преступность бессмертна, а сейчас захотел сам бессмертным стать. А ты подумай, Копейкин, может тебе самому бессмертным стать и из Червонца в пахана над паханами превратиться?

— А ну, еще по одной, стременную — приказал полковник и залихватски сказал, — между первой и второй перерывчик небольшой.

Затем последовали очередные тосты, типа: закурганной, когда между второй и третьей пуля не должна пролететь, и четвертую — коню в морду, пока хмель от водки, приготовляемой гидролизом из еловых опилок, не ударил всем голову и не расслабил до такого состояния, когда все таимое в душе вдруг высунуло нос наружу и показало, кто есть кто. Как это говорят, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. Но за столом сидели прожженные жизнью люди и держали в голове все то, что рвалось улицу.

Капитан с тоской думал о том, что попал в пренеприятнейшую историю с этими снайперами и краснорожим полковником, приехавшим, как он намекнул, от самого товарища Берии.

Капитан был опытным контрразведчиком и не лез на рожон, наблюдая издали за ходом боя и после боя тщательно опрашивая свою агентуру, кто и как вел себя, но не для того, чтобы представить отличившихся к наградам, а для того, чтобы подробно доложить по команде, кто из его подопечных является потенциальным врагом и, кто при раздаче фронтовых ста грамм не припевает рекомендованную песню: Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальем.

А завтра его, глаза и уши контрразведки фронта, поведут в цепи рядом со снайперами, и он должен будет крутить руки эсэсовцу, стреляющему в офицеров серебряными пулями. А кто этого эсэсовца видел? Никто. Все мертвые. Один вот Метелкин сидит, контра недорезанная.

Завтра нужно будет надеть все солдатское и документы в землянке оставить, вдруг этот дух с пистолетом офицеров нюхом чует. Да, хотя, какой я офицер. Сам из рабочих. Надоело у станка стоять, написал заяву на мастера, что, мол, вражина он и верных сынов Советской власти изнуряет непомерным трудом, заставляя переделывать уже сделанные детали, придираясь к каким-то миллиметрам. Ну, его и взяли сердечного под руки, а меня вызвали в райком комсомола и предложили идти работать в органы. Я согласился. Форма, паек, особое положение, винтовку дали и отрядили на охрану лагерей. И тут я выдвинулся со своей политической бдительностью и умением разглядеть врагов народа даже под