Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

Алика, какой, к лешему, секс? Она пожить хочет, не попрошайничая по родным.

К щекам кровь прилила, резко, словно по лицу тряпкой хлестнули; Алька сглотнула и спросила ещё злее и резче прежнего:

– Кто ты?

– А то ты не знаешь, – ответил Айти. Усмешка у него стала кривая. – Зачем ты меня поймала, Алика? Чего тебе от меня нужно? Хоть себе ответь.

Алька открыла рот… и закрыла.

Ей стало вдруг страшно, очень, как не было уже давно. Она швырнула в Айти подкову – недобросила, сил рукам не хватало – и опрометью кинулась вдоль по улице, мимо фабричной стены, по дорожке, по дорожке, к дому… Хлопнула калиткой, со второй попытки попала ключом в дверной замок, задвинула щеколду, прямо в ботинках ломанулась наверх, в спальню. Бросила сумку на кровать; включила ноутбук, тремя щелчками открыла сайт железных дорог – и заказала билет в столицу на утро, на самый первый поезд, на который успевала.

«Бабушка расстроится, – думала она, упихивая вещи в чемодан. Вроде за неделю ничего не прибавилось, может, пара старых свитеров и блокнот, но молния теперь закрывалась с трудом, заедала. – Нет, разозлится. И правильно сделает».

И можно было бы, конечно, соврать, что появились срочные дела, что начальство вызвало…

Но слишком уж это всё напоминало бегство.

Глава 6

Беда в городе

Тихонько улизнуть не удалось.

Баб Яся то ли нутром почуяла неладное – вот и говори потом, что ведовского дара нет, – то ли проснулась, когда Алька загремела на кухне чашками, чтоб хоть кофе выпить, если спать всё равно не получается.

– Всё так плохо?

Плечи у Альки поникли.

– Баб Ясь… Мне нужно в себе разобраться. Не здесь.

Наверное, бабушка многое хотела сказать, но сделала над собой усилие – и просто опустилась на стул, кутаясь в чёрную пуховую шаль поверх пеньюара. Глянула в сторону полочки для специй – там, невидимые сейчас в полумраке, стояли среди прозрачных баночек два снимка в рамках, старые, ещё не цветные. На одном – молодая женщина, обнимающая детей, мальчишку и девчонку, смеющихся, темноволосых, красивых; в другой рамке – печальная невеста с букетом, глядящая куда-то в сторону, на того, кто раньше был на оторванной ныне половинке снимка…

– Разбираться нужно здесь вот, – вздохнула баб Яся и постучала себе пальцем по седому виску. – А в столице или тут – это разницы никакой… Может, хоть обереги с собой возьмёшь?

– А толку с них? – горько сказала Алька. – Если я сама не знаю, хочу ли, чтоб они работали, и…

Она осеклась, потому что додумывать эту мысль по-прежнему было слишком страшно. Мерещился по углам недоброй памяти Светлов, улыбался сочувственно; что-то вспыхивало за окном, но, к счастью, не красным, а синевато-белым – молнии били вдалеке.

– Давай я хоть тебя на вокзал отвезу, – сказала баб Яся, первой отведя взгляд. – В столицу так в столицу, почему бы и нет. Но комнату твою я убирать пока не буду, только постель перестелю. Поняла?

– Поняла, – улыбнулась Алька. – Спасибо.

В итоге на поезд её сажали всем табором, включая дядьку Чернека, который зевал так отчаянно, что, казалось, половина головы вот-вот отвалится. Баб Яся уже сказала всё, что хотела, поэтому только переспрашивала изредка: «Билеты не забыла? То есть как электронные? А-а… А компьютер-то свой взяла? Проверь!»

Велька выглядел жутко расстроенным, но храбрился и даже сунул ей в дорогу контейнер с блинами, сладкими, со сливовой начинкой.

Больше всего с толку сбивала тётя Веленика. У неё было сонное, равнодушное лицо, и держалась она поодаль, пока не объявили посадку. А потом прикусила губу отчаянно, точно решаясь на что-то, и потянула Альку за рукав:

– Отойдём-ка на минутку.

Алька с сомнением оглянулась. Очередь к поезду не выстраивалась – ещё бы, в шесть утра-то. Проводница курила, глядя в серое небо; снова громыхало, но ветра не было, и листья на осинах оставались пугающе неподвижными, словно влипшими в воздух. Велька – чисто выбритый, в коротковатой куртке, очки на кончике носа – держал чемодан на весу и смотрел вопросительно.

– Так время поджимает.

– Минут десять у нас есть, – нахмурилась тётя, утягивая её в сторону. – А я что-то важное сказать хочу.

Спорить с ней было сложно уже потому, что ростом и силищей она уродилась в Васильков – ростом метр восемьдесят три, длинноногая, плечистая. Волосы – иссиня-чёрные, как у баб Яси в молодости, но не прямые, а кудрявые – она безжалостно стригла, коротко-коротко, по-мужски. Глаза красила сильно, подводя карандашом и снизу и сверху; ей это шло, но макияж часто размазывался и становился устрашающим.

Характер ей тоже достался васильковский, упрямый. Если уж она решалась на что-то, то делала, несмотря ни на что, а если не хотела, то уговорить её не мог никто.

Алька за ней тащилась, как шарик на верёвочке.

– Вот, – сказала тётя Веленика, останавливаясь, когда отошла шагов на двадцать. И развернулась, одновременно начиная рыться в сумке. – Держи. И не отказывайся.

Автоматически Алька подставила ладони… и едва сумела удержать тяжёлый ларец, в котором с удивлением узнала коробку с принадлежностями для шитья. Ленты, иголки, нити и бусины…

– Зачем? – тупо произнесла она, прижимая ларец к себе. – То есть… Я не буду вышивать обереги, тётя Ника. Хватит с меня ведовства.

Та в ответ закатила глаза, и выглядело это очень знакомо. Верней, легко было представить, как бабушка так тоже делает.

– Вот и я так говорила. Что ведовство мне опостылело, знать ничего не желаю о нём и что все молодые годы из-за него коту под хвост… Не руби сплеча, Алика, – вздохнула тётя. – Я не говорю, что ты должна это делать. Уж кому-кому, а не мне такое говорить… Просто не отказывайся. Пусть это будет возможность. Поняла?

– Угу, – кивнула Алька на всякий случай, хотя, конечно, не поняла, просто подумала, что тут легче согласиться, чем спорить.

– Не поняла, – улыбнулась тётя устало. – Тогда я тебе по-другому скажу, Алика. Ведовской дар – он как деньги у щедрого человека. Когда нет, будто и не хватает чего-то, будто руки связаны. А когда есть, то карман жжёт. Ты уж не дожидайся, пока дырку-то прожжёт, ладно? Велька, закидывай чемодан! – крикнула она, обернувшись. – Идём!

Проводница спешно затушила сигарету о железный порожек и кинула окурок на рельсы.

Когда поезд тронулся, полил дождь – как стена.

В купе Алька ехала одна. Вагон был старый, рассохшийся. Он сильно дребезжал на ходу; колёса стучали, кажется, прямо над