Прикладная рунология - Дайре Грей

их в лицо. Умылась, облизала губы, ощущая горечь и соль океана. Закрыла глаза. Дождь заглушал все звуки города. Смывал лишние запахи. И сейчас на несколько минут можно было представить, что она не в столице, а в маленьком, провинциальном городке, расположенном на северном побережье, на самой окраине Божена.

Для кого-то занюханная рыбацкая деревенька, для кого-то целый город, но для нее — дом. Узкие улочки, пропахшие рыбой и водорослями. Низкие каменные дома, стоящие на возвышении, чтобы прилив не достал. Дорожка, убегающая вниз, на пляж с мелкой галькой, впивающейся в босые ноги. Лодки, прячущиеся в бухтах. Мальчишки, играющие на берегу. И шум прибоя. Так похожий на дождь, бьющий по каменной мостовой…

Она обняла себя за плечи, покрывшиеся мурашками, еще раз жадно втянула свежий воздух, отступила на шаг назад и плавно опустилась в воду, наполнившую ванну до середины. Теплая. Можно сделать жгуче горячей или холодной. В доме, где она родилась, о такой роскоши оставалось только мечтать. Воду носили из колодца и грели на плите в ведрах, потом наполняли корыто, втрое меньше ее ванны, и там мылись, поливая себя из ковша. Волосы помогала промывать мама, можно было остричь покороче, тогда и справиться было бы легче, но она не давала. Говорила, что такую роскошь убивать нельзя.

За окном полыхнула молния, а следом за ней ударил гром, заставивший вздрогнуть. Дождь зашумел сильнее, превращаясь в сплошную стену, отгородившую небольшую комнату от всего мира. Очередная иллюзия, в которую так легко поверить…

Роскошь. Мама не знала, что это такое. Просто услышала где-то красивое слово и стала добавлять его к месту и не очень. Нет, они не нуждались. Дома всегда находилась сытная еда, и одежду мать выбирала крепкую и добротную, чтобы хватило надолго. Порой она позволяла себе маленькие слабости вроде дешевых духов с лавандой или тонких шелковых чулков, которые берегла для особого случая. Простые радости простой жизни, в которой роскошь — просто еще одно слово.

Мама звала ее крошкой Милли. «Моя прекрасная крошка Милли…» Красота — вот то богатство, которым она обладала. А еще дар, проснувшийся рано, но не столь ярко, чтобы претендовать на бесплатное место в школе. Однако и то, и другое имело свою ценность, и покупатель нашелся…

Вода накрыла плечи, и Милисент повернула краны, а потом шевельнула рукой, запуская по поверхности узор из течения. Шум за окном стал мирным, гром приглушенным. Гроза уходила, не собираясь задерживаться надолго. Когда баронесса первый раз приехала в столицу, тоже бушевала гроза. А она сама дрожала от холода и ужаса, не зная, чем завершится новый день…

…Ее муж оказался амбициозным, тщеславным идиотом, ввязавшимся в заговор против местной власти в лице герцога. Заговор провалился, заговорщиков поймали, часть из них успела благородно покончить жизнь самоубийством, но основные лица, в том числе Хельмут, оказались схвачены и преданы суду. Измена — серьезное обвинение, от которого страдают все члены семьи, независимо от пола. И ее, как жену заговорщика, ожидала незавидная участь. Суд должен был состояться в столице, так как власть в Божене была скомпрометирована. И только по приезду сюда Милисент узнала о смерти императора…

Тогда она думала, что ее казнят. Повесят. Как соучастницу. Свидетельницу. Неважно. Обвинение найдет, до чего добраться. Вопрос оставался лишь в том, сколько ей еще нужно пережить.

Первый день заседания прошел как в тумане. Душный зал, забитый народом. Зрители на галереях. Чьи-то показания. Обвинение. Адвокат, назначенный следствием. Ей требовалось лишь сидеть на скамье рядом с другими женами и детьми и молчать. Кто-то рядом тихо поскуливал, кто-то рыдал, не скрывая слез, кто-то пытался взывать к милосердию судей, но они оставались глухи к чужим страданиям. Тех, кто нарушал порядок, просто выводили из зала. Когда все закончилось, она сама была близка к истерике.

А вечером в камеру пожаловал охранник и сказал, что ее желает видеть начальник тюрьмы. К тому моменту Милисент уже пришлось несколько раз отбиваться от пристального внимания охраны, и с ними она научилась себя вести, но начальник тюрьмы — не глупец, его не запугаешь цитатами из Кодексов. И если он захочет получить что-то, придется терпеть, ведь ее здесь никто не защитит…

В кабинет баронесса входила как на эшафот, ожидая, если не казни, то пытки, но все оказалось иначе. На столе был накрыт ужин, состоящий из пирогов с мясом, вина и жареной рыбы с картофелем. Приглушенно горели светильники–артефакты. За окном мирно накрапывал дождь. А в углу комнаты курил трубку мужчина, которого она сразу узнала, хотя и видела всего один раз.

Сердце упало в пятки. Желудок завязался узлом. Руки стали ватными и задрожали. Если до нее решил снизойти с высочайшим вниманием сам брат императора — дело плохо.

Уход охраны Милисент не заметила, только вздрогнула, когда за спиной закрылась дверь, и они остались вдвоем.

— Поганая погода, не находите? — поинтересовался герцог Сантамэль, медленно приближаясь. — Хотя, у вас в Божене такое не редкость, а мы вот в столице привыкли к более мягкому климату. Присаживайтесь, фрау Шнайдер.

Он отодвинул стул и кивнул ей. Только тогда Милисент поняла, что так и не произнесла ни звука. Забыла об этикете и не поприветствовала члена императорской семьи глубоким реверансом. Теперь кланяться было уже глупо. Поэтому она просто сделала то, что приказано — села на стул.

— Попробуйте пирог со свининой, — герцог медленно обходил стол, продолжая говорить. — Это почти единственное, что здесь готовят прилично. Повар любит добавлять в начинку специи, но не беспокойтесь, мясо свежее. На счет рыбы не уверен, все же здесь ее добывают мало, и на рынке могли и обмануть.

Он сел в кресло напротив, явно принадлежавшее начальнику тюрьмы, и взглянул на нее прямо. Милисент деревянными пальцами взяла приборы, оставленные у тарелки, и положила себе кусок пирога. Еще четверть часа назад она отдала бы душу, чтобы поесть, но сейчас, под пристальным взглядом этого человека, кусок не лез в горло.

— Вина? — как ни в чем не бывало поинтересовался он, приподнимая графин. — Выбор здесь небогатый, а захватить с собой что-то приличное не удалось, придется попробовать местное.

Алая струйка потекла в бокал, вызывая невольные ассоциации с кровью. Если с ней решили таким образом поиграть, то стоит признать, брат императора умел производить впечатление. Она уже была готова сознаться во всем, чего не совершала, и о чем даже не подозревала, лишь бы поскорее покинуть комнату и вернуться в холодную, сырую камеру.

Герцог же,