День Правды - Александр Витальевич Сосновский

«своих». Виллы за границей, счета на подставных лиц, дети в европейских университетах… А публично мы все кричали о патриотизме и западных угрозах».

Бескудников остановился у витрины магазина электроники, где на десятках телевизоров одновременно показывали этот странный «марафон правды». Рядом толпились люди, их лица выражали шок, недоверие, а иногда – злорадное удовлетворение. Некоторые снимали происходящее на телефоны, другие яростно спорили, обсуждая увиденное.

– Это всё фейки, – убеждал какой-то мужчина в дорогом костюме свою спутницу. – Дипфейки. Нейросети. Я вчера точно дома был, не мог я быть на этом представлении.

Его лицо было красным от волнения, а глаза бегали, словно он сам не верил в то, что говорил. На его запястье блестели дорогие часы, которые он нервно поправлял каждые несколько секунд, словно проверяя, на месте ли они.

– А по-моему, очень похоже на правду, – возразила женщина. – Особенно про яхту и виллу в Испании. Я всегда подозревала…

Она говорила с каким-то мрачным удовлетворением, словно давно ждала момента, когда ее подозрения подтвердятся. Ее тщательно уложенные волосы и безупречный макияж контрастировали с жесткостью во взгляде, направленном на спутника.

Бескудников продолжил свой путь, ощущая странную смесь тревоги и возбуждения. Город вокруг него превращался в какой-то сюрреалистический карнавал правды, где привычные маски и роли отброшены, а на поверхность выходит то, что обычно тщательно скрыто.

Проходя мимо уютного кафе с летней верандой, Бескудников увидел, как молодая пара за столиком эмоционально спорит:

– Ты же говорил, что любишь меня! – воскликнула девушка со слезами на глазах. Ее руки, сжимающие чашку кофе, заметно дрожали.

– Я и любил… год назад, – ответил парень с виноватым видом. – А потом просто не знал, как расстаться. Боялся тебя обидеть.

Он выглядел одновременно смущенным и облегченным, словно наконец сбросил тяжкий груз с плеч. Его пальцы нервно постукивали по столешнице, но голос звучал твердо.

– То есть ты лгал мне целый год?!

Девушка почти кричала, привлекая внимание других посетителей. Ее макияж растекся от слез, но она, казалось, не замечала этого.

– Да. Прости. Не знаю, что на меня нашло… я вдруг не смог больше притворяться.

Он развел руками, словно сам удивлялся своей внезапной честности. В его глазах читалось искреннее сожаление, но не о сказанной правде, а о том, что так долго ее скрывал.

Подобные сцены разворачивались по всему городу. На улицах, в магазинах, в офисах люди вдруг начинали говорить правду – иногда горькую, иногда смешную, иногда шокирующую. Словно невидимый вирус честности распространялся по Москве, заражая всё новых и новых людей.

Бескудников заметил, что эффект «дня абсолютной правды» действовал не на всех одинаково. Некоторые люди, казалось, были полностью во власти этого странного заклятия и выпаливали все, что думают, без фильтра. Другие боролись с импульсом говорить правду, зажимая рты руками, убегая от разговоров или просто замолкая на полуслове. Третьи, похоже, вовсе не были затронуты – они продолжали свои обычные социальные ритуалы, говорили привычные вежливые фразы, словно ничего не происходило.

«Интересно, – подумал Бескудников, – от чего это зависит? От силы воли? От количества тайн, которые человек хранит? Или от чего-то еще, более глубинного?»

В редакцию Бескудников решил не возвращаться – было ясно, что его карьера там окончена. Вместо этого он направился в маленькое кафе на Чистых прудах, где часто работал над материалами. Это было уютное место с винтажным интерьером, хорошим кофе и стабильным Wi-Fi – идеальное убежище для фрилансера или писателя, ищущего вдохновения.

Официантка, встретившая его у входа, уставилась на него широко раскрытыми глазами. Ее лицо выражало смесь узнавания, восторга и легкого страха.

– Это же вы! Тот самый журналист с Варьете! Можно селфи?

Прежде чем Бескудников успел ответить, она уже вытащила телефон и сделала фото. Ее руки слегка дрожали от возбуждения, словно она встретила рок-звезду.

– Знаете, – сказала она, провожая его к столику, – я вчера смотрела запись. Вы такой смелый! Сказать всё это вслух… Я бы никогда не решилась.

Она говорила с искренним восхищением, словно Бескудников совершил какой-то героический поступок, а не просто сказал то, что думал, под влиянием странного заклятия Воланда.

– Это не смелость, – ответил Бескудников. – Это… своего рода эксперимент.

Он сам не знал, почему преуменьшает значение своего поступка. Может быть, из скромности, а может, потому что сам еще не до конца осознал, во что оказался вовлечен.

– Всё равно круто, – улыбнулась девушка. – Кстати, наш капучино сегодня не очень – молоко прокисло, но начальство заставляет его продавать. Берите лучше американо.

Она прикрыла рот рукой, явно удивлённая своей откровенностью. В ее глазах мелькнул испуг – такие признания могли стоить ей работы, если бы услышал менеджер.

– Спасибо за честность, – улыбнулся Бескудников. – Американо, пожалуйста.

Он почувствовал странную солидарность с этой девушкой, которую даже не знал. Они оба были во власти этого дня правды, оба говорили то, что обычно скрывали. Это создавало между ними неожиданную связь, какую-то мгновенную близость, которая обычно возникает только между давними друзьями.

Устроившись за столиком, он открыл ноутбук и проверил новости. Все ленты пестрели сообщениями о странных событиях в Москве. «Массовая акция правды», «Флешмоб честности», «Вирусный перформанс» – каждое издание пыталось по-своему объяснить происходящее, не понимая его истинной природы.

Технические эксперты говорили о беспрецедентном взломе медиасистем, психологи – о массовом психозе, политологи – о спланированной провокации. Никто не хотел признавать очевидное – что в городе происходит что-то сверхъестественное, что законы реальности, которые все привыкли считать незыблемыми, вдруг перестали действовать.

Один из новостных сайтов сообщал о срочном заседании Совета безопасности, созванном для обсуждения «информационной атаки на государственные структуры». Другой рассказывал о массовых увольнениях в крупных компаниях после того, как сотрудники начали откровенно высказываться о руководстве. Третий описывал странные сцены в Государственной Думе, где депутаты вдруг начали признаваться в коррупции прямо с трибуны.

Телефон Бескудникова разрывался от звонков и сообщений. Звонили коллеги, знакомые, даже давно потерянные из виду однокурсники. Все хотели знать: что происходит? как он оказался замешан в эту историю? настоящий ли это Воланд или искусный имитатор?

Бескудников отключил звук и отложил телефон в сторону. Он не был готов отвечать на эти вопросы, да и не знал, что сказать. Как объяснить то, чего сам не понимаешь до конца? Как рассказать о Воланде, Коровьеве, Бегемоте, не выглядя при этом сумасшедшим?

Среди десятков сообщений одно привлекло особое внимание Бескудникова. Оно пришло с незнакомого номера и содержало всего несколько слов: «Встретимся у фонтана на Патриарших в 16:00. МБ».

Он несколько раз перечитал сообщение, пытаясь понять, кто мог его отправить. «МБ? – подумал Бескудников. – Кто это