Замечательный предел - Макс Фрай

– Херассе новости.

– Да не то чтобы новости. Давно уже ясно, к чему идёт. Мы были великим шансом этой реальности, единственной вероятностью, у которой есть нормальное продолжение. Не дать нам осуществиться – самоубийственный шаг. Сопротивляясь изменениям, можно только продлить агонию. Но агония – это не жизнь.

– Я не особо люблю ТХ-19, ты знаешь. Но всё равно очень жутко звучит.

– Ну, теперь-то уже не жутко. Если я буду вечно, значит, однажды осуществится мой мир. Мы неразрывно связаны. Без него мне некем и незачем быть.

– Однажды осуществится, – повторил Миша (Анн Хари, Ловец книг из Лейна) сначала по-русски, а потом на своём родном языке.

– Да. Вряд ли так скоро, как нам с тобой надо. Но сроки – дело такое, можно и потерпеть.

– Можно-то можно. Но хотелось бы дожить до этого дня.

– Хочется – доживи. Кто тебе помешает? Сам говорил, у вас в Лейне легко долго жить.

– Да уж теперь придётся! Ещё чего не хватало – столько сил в это дело вбухать, а банкет пропустить.

– Не пропустишь, – пообещала Юрате. – Это технически невозможно. «Вбухивать силы» и веселиться на нашем банкете – единый, неразрывный процесс.

– Звучит как попытка зажать угощение, – рассмеялся Миша (Анн Хари). И сам удивился, услышав свой легкомысленный смех.

– Скорей как угроза. Что в вечности тебе уготована рюмка бальзама «Девятки»[17], а не только Данкин глинтвейн.

– Вряд ли я заслуживаю настолько жестокого обращения.

– Такого вообще никто не заслуживает. Но тут ничего не поделаешь, придётся выпить со мной за компанию. Мне было пророческое видение: однажды я эти «девяточки» полюблю.

– А этот будущий ты, который полюбит «девяточки», смог появиться из-за наших рисунков и надписей? Но это же просто каракули. Не понимаю, чем они помогли.

– Появился, когда нашёл способ умалить себя до такого ничтожества, которое даже эта реальность может вместить. Оказалось, только не падай, для этого надо беспробудно бухать.

– Что?!

– Что слышал. Воплощённый божественный свет распрекрасно проявляется в полумёртвой реальности в виде конченого алкаша. Ну, то есть, как распрекрасно. Изредка и фрагментами. Но это лучше, чем никак, никогда. Знал бы ты, сколько мне суждено однажды выпить местной дрянной настойки, чтобы себя молодого, потерянного обнять! Счастье, что не прямо на этой неделе, а целую вечность спустя. Заранее дурно от такой перспективы, но ладно, пусть. Главное, всё получится… получилось. Я гений. В смысле, когда-нибудь стану гением. И выход найду.

– Но зачем тогда рисовать и писать на стенах? И почему «Виталик»? Это же обычное русское мужское имя в уменьшительной форме. Тебя что, действительно в вечности так будут звать? Или фишка в том, что имя производная от «vita»? Потому что ты – сама жизнь?

– Я об этом как-то не думала. Чёрт его знает, может, и так. А наши картинки и надписи дополнительно убеждают реальность, что его присутствие здесь возможно. Уговаривают. Внушают. Как бы помогают реальности согласиться с тем фактом, что такое явление есть.

– Звучит совершенно безумно. Но главное, что работает.

– Да.

Какое-то время они шли молча. Туман рассеялся, теперь под ногами было не облако, а самый обычный мокрый от талого снега, предательски скользкий, ледяной под грязью асфальт.

– На самом деле, – вдруг сказала Юрате, – я совершенно уверена, что имя «Виталик», бутылка с крепкой настойкой, шапка-ушанка и всё остальное – излишество. И даже наши картинки не особо нужны. И без них как-нибудь получилось бы. Нет парадокса, с которым не справится всемогущее существо. Просто вот такое у него чувство юмора. У будущего меня.

– Вот эту страшную правду, – улыбнулся Миша (Анн Хари), – мне очень легко принять.

Вильнюс, февраль 2022

– Что-то совсем гадское в мире творится, – говорит Дана Артуру.

– Ты только сейчас заметила? – ухмыляется тот.

Он сидит на столе, который как бы барная стойка. То есть Дана с Артуром договорились называть его барной стойкой, а так-то он просто довольно высокий, бывший рабочий Пятрасов стол. На плече Артура удобно устроился куница Артемий. На коленях разлёгся безмерно довольный этим обстоятельством кот.

– Стало гаже, чем было. Хотя, казалось бы, гаже давно уже некуда. Но всегда есть куда! Хороший, кстати, сюжет для Борхеса. Он бы мог придумать ересиарха с учением, что адов бесконечное множество, и испытав все положенные страдания, душа опускается в новый, ещё более адский ад, где предыдущий начинает казаться раем. Про этот потерянный ад слагают легенды, передают их из уст в уста: там у чертей были вилы с тупыми концами. И температура горения дров не тысяча градусов, а всего восемьсот пятьдесят.

– Ну видишь, и без Борхеса справилась, – смеётся Артур. – А что у них там творится, нас не касается. Забей и забудь.

– «У них там» – это в смысле в Литве и в мире? Но мы-то здесь тоже живём.

– Это тебе только кажется, – улыбается ей Артур.

– Я имею в виду сугубо технические параметры. Если выйдешь из «Крепости», попадёшь не в открытый космос, а на улицу Шестнадцатого Февраля. Ну, правда, можно не выходить. Какое-то время. Пока еда не закончится и нам не отключат воду, электричество, газ.

Артур улыбается ещё шире:

– Данка. Ты почему мне не веришь? Всё будет отлично. И у нас, и на нашей улице. Точно тебе говорю.

– Я не то что лично тебе не верю. Просто чувствую надвигающуюся беду. Раньше мне тоже казалось, что нас ничего не касается, наша «Крепость» устоит в любых обстоятельствах…

– Так и есть! – подтверждает Артур, а Раусфомштранд начинает мурлыкать. Это с ним случается редко и неизменно поднимает Данино настроение. То есть самая тяжёлая артиллерия пущена в ход.

– Давай, пожалуйста, ты окажешься прав, – вздыхает Дана. – А мне просто сдуру мерещится всякая ерунда. Или чья-то чужая беда подошла так близко, что стала казаться нашей. Или я просто устала. Тяжёлая в этом году зима.

* * *

– Тяжёлая в этом году зима, – вздыхает ювелир Каралис (Борджиа, но, чтобы мне снова захотелось называть его студенческим прозвищем, он должен выглядеть повеселей). – Только-только январь закончился, а кажется, лето было года четыре назад. Я всегда говорил, что давно бы свихнулся без посиделок в «Крепости». А прямо сейчас, наверное, дуба бы дал. Вроде бы ничего не случилось, но при этом у меня ощущение, что в дополнение к старой, с которой мы худо-бедно научились справляться, сгущается новая тьма. Или это так старая выросла? Окончательно в силу вошла?

– Мне знакомая рассказала, – говорит ему Дана, – что в какой-то телепрограмме недавно проводили опрос населения с чудесной формулировкой: