Пароль больше не нужен - Олег Васильевич Северюхин

и я изучаю философию, математику, механику и астрономию, и у меня есть свои ученики, и идет расцвет христианства, и даже Римская империя уже христианская и она разделилась на Восточную и Западную, а моим злейшим врагом является епископ Александрийский Кирилл.

Все, что проповедовал наш Учитель, забыто, а христианство руководствуется постулатами первосвященников, отправивших Христа на Голгофу. Христиане уничтожили почти все, что было создано предыдущими поколениями и протягивали свои руки к Александрийской библиотеке, которую они уничтожили в триста девяносто первом году при столкновении с язычниками. Я всегда признавала примат разума перед религиозным верованием в науке и за это была ненавидима. Я прожила богатую событиями и длинную жизнь, но в четыреста пятнадцатом году толпа христианских фанатиков напала на меня и убила. Я потом читала о себе в книгах и с удивлением узнала, что гонитель науки и культуры епископ Кирилл был причислен к лику святых и поняла, почему примат разума не признается христианством. Не к этому призывал нас наш Учитель.

Второй раз я осознала себя, когда была голландской девочкой Маргаретой Гертрудой Зелле. Я была и Марией, и Гипатией, но я еще и была и Маргаретой, дочерью шляпника, внезапно разбогатевшего на нефтяных акциях. Чтобы стать тем, кем я была на самом деле, мне нужно было образование, но меня отдали в школу для высшего сословия, и я не получила тех знаний, которые мне были нужны, чтобы стать значимой личностью. Когда мне было тринадцать лет, мой отец разорился, а потом пошли семейные неприятности и мои родители развелись, а меня отправили к крестному отцу для продолжения обучения в училище воспитательниц для детского сада. В училище в меня влюбился директор и мне просто невозможно было там находиться, натыкаясь на влюбленного бонвивана, который и не делал секрета из того, что он возжелал несовершеннолетнюю девочку. У крестного отца тоже были неясные намерения в отношении меня, и я сбежала в Гаагу к дяде по отцу. Побыв у него некоторое время, я переехала в Амстердам, где в восемнадцать лет вышла замуж по объявлению за тридцативосьмилетнего капитана-шотландца, с которым переехала на остров Ява в голландской Ост-Индии, которая сейчас называется Индонезией. У нас родилось двое детей, мальчик и девочка, а муж оказался алкоголиком и деспотом. Он стремился получить продвижение по службе, но не получал его и считал во всем виновной меня, потому что я активно изучала особенности индонезийской жизни и изучала искусство индонезийского танца. Аборигены называли меня Мата Хари, то есть глаз дня, солнышко. В один прекрасный день, не выдержав издевательств со стороны мужа, я ушла жить к другому голландскому офицеру, но муж уговорил меня вернуться и тогда произошла трагедия — моего сына отравили. Непонятно кого хотели отравить, то ли меня, то ли мужа, то ли всю нашу семью, но отравился только один сын.

В одна тысяча девятьсот третьем году я развелась и уехала в Париж, будучи вынужденной оставить дочь мужу, который добился, чтобы она по суду осталась с ним. Вскоре умерла и моя дочь.

Я уехала в Париж, город безумия и разврата и окунулась в жизнь богемы, став известной своими зажигательными танцами с минимумом одежды. Мужчины, вино, деньги, отели, карнавалы, праздники, спектакли, все перемешалось в один пестрый коктейль, из которого я вынырнула с началом Первой мировой войны. Голландия не воевала, была нейтральным государством и там собирались все представители шпионского мира, вербуя друг друга и узнавая всяческие секреты. Не избежала этой участи и я. Мне нравилось быть тайным агентом и выведывать у пьяного папика, целующего твою грудь, военные и государственные секреты. Причем, я работала сразу на несколько разведок, будучи своей и там, и тут. Но разведслужбы, как и сутенеры, желали преданности только себе, чтобы ты работала только на нее и не якшалась с другими мужчинами. Но мне было все равно. Обиженные немцы сдали меня французам, а французы не нашли другого выхода, кроме как расстрелять меня. Мне было сорок лет. Так и так моя звезда закатывалась и славе моей подходил конец. Так лучше все время блистать непревзойденной звездой в веках, чем в безвестности гордиться тем, что ты когда-то была кем-то и доказывать это со старыми фотографиями, пожелтевшими от времени. Я была храбра и неизлечимо больна. Пропадать так и так, а французы любят позу, любят театр, и я устроила им последний спектакль. Мату Хари знают все, а Маргарету Гертруду Зелле не знает никто.

В следующий раз я осознала себя в России. В одна тысяча девятьсот тридцать третьем году мне было десять лет, и я была из семьи поповича, что тщательно скрывалась и от чего семья наша уезжала в Сибирь, опасаясь ареста за высказывания моего отца против коллективизации. В этом же году он умер во время операции на желудке, а мамочка из пролетарской интеллигенции, чья сестра работала в наркомате просвещения, воспитывала нас с братом в духе преданности большевизму, партии и лично товарищу Сталину, верному ученику и сподвижнику товарища Ленина, чей прах похоронен на Красной площади в Москве. Училась я хорошо, была активной пионеркой и комсомолкой и, возможно, меня ожидала завидная судьба выдающейся женщины современной эпохи, знающей столько, сколько знаю я, но тут грянула Вторая мировая война. Вернее, она уже давно полыхала, только в одна тысяча девятьсот сорок первом году на нас вероломно напал самый верный и преданный союзник — Германия под руководством партайгеноссе Гитлера.

Несокрушимая и легендарная, в боях познавшая радость побед, наша родная и любимая армия сотнями тысяч сдавалась в плен, открывая врагу дорогу на Москву. Была катастрофа. Немцы стояли под Москвой и разглядывали в бинокль златоглавые храмы Москвы. В ополчение брали всех подчистую. Кого угодно, лишь бы остановить врага. Нас отобрали на призывном пункте и повели учиться в разведшколу. Семь дней обучения, как поджигать дома, чтобы выкурить немцев из домов на мороз. Никакой жалости к врагу. Никакой жалости к тем, кто пускает немцев в свои дома. С коробком спичек в кармане меня забросили за линию фронта на лыжах в составе отряда поджигателей. Командир отряда — сержант НКВД — места встречи после выполнения задания не назначал.

— Будете действовать по ситуации, — сказал он. — Родина вас не забудет.

Я оказалась у деревни Петрищево и пыталась поджечь крайний дом. Но меня поймали крестьяне и избили, а потом пришли немцы. Что может делать в прифронтовой полосе городская девчонка, у которой кроме коробка советских спичек ничего нет? Ясно что — диверсантка. Меня били