Светлые века - Йен Р. Маклауд

кусочков моретофеля, извечного спасителя бедняков. Даже ломтика хлеба не было.

– Где мама?

– Наверху.

Взгляд Бет пресек дальнейшие вопросы. На ней не было фартука чернильного цвета, который сестра обычно носила в те дни, когда работала в школе. Ковыряясь в еде, я попытался вспомнить, случилось ли этим утром что-нибудь необычное, не считая моей собственной озабоченности тайными планами.

– Можно мне подняться и повидаться с ней?

Бет прикусила губу. Ее широкое розовощекое лицо обрамляли черные, блестящие, небрежно подстриженные волосы.

– Когда закончишь есть.

Вскоре после этого пришел с работы отец и сразу отправился наверх, не потрудившись умыться. Сверху донесся стук его подбитых гвоздями башмаков, потом – скрежет ножек стула по полу. Он что-то спросил, и, возможно, мать тихо ответила.

Огонь в плите шипел и потрескивал. Звуки из соседних домов – гремели кастрюли, открывались и закрывались двери, люди разговаривали – волнами накатывали сквозь тонкие стены. Редхаус казался дальше, чем когда-либо. Отец спустился и покачал головой, увидев засохшую еду, предложенную Бет. Сгорбившись в кресле, закурил сигарету и смотрел на нее, пока на пол не упал червячок из пепла. Теперь над нами было тихо. Незаметно приближался вечер. Я пошел в судомойню вымыть тарелку, затем прокрался вверх по лестнице на цыпочках, страдая от свежих мозолей. Я изо всех сил старался не шуметь, но производил ровно такой же скрип и скрежет, как обычно. Лестничная площадка покачивалась в свете лампы, падавшем из маминой комнаты. Я не хотел входить – я лишь хотел добраться до своей постели на чердаке и покончить с этим днем – и попробовал прошмыгнуть мимо полуоткрытой двери.

– Роберт?

Я замер. Пол снова скрипнул.

– Это ты, Роберт. Входи…

Мама выглядела, в целом, как всегда: она полулежала, опираясь на дополнительную подушку, одетая в свою лучшую ночную рубашку. Ее взгляд метнулся к теням, сгустившимся в углах комнаты, затем снова ко мне.

– Ты выглядишь усталым, Роберт. У тебя на щеке царапина. И от тебя… по-другому пахнет. Где ты был?

Я пожал плечами.

– Да как всегда…

Ее руки лежали поверх одеяла, тонкие и изящные, как птичьи лапки. Правая вцепилась в ткань, медленно сжимая и ослабляя хватку. ШШШ… БУМ! Ритмичные движения прекратились, когда она поняла, что я наблюдаю. У меня волосы встали дыбом.

– Ну ладно, тебе пора спать.

Она слегка наклонила голову, подставляя щеку. Ее кожа была тонкой и горячей.

В Кони-Маунд пришла очередная зима, и внезапный мамин недуг стал в некотором смысле нормой. Мама постепенно отказалась от всех своих подработок. Денег не хватало, и Бет, на которую свалилось много дополнительных дел, провалила экзамен в Гильдию младших преподавателей. После долгих часов леденящего душу гнева отцу удалось заполнить необходимые бланки для подачи заявления в фонд помощи нуждающимся, учрежденный Гильдией инструментальщиков, и ему выдали чек. Какой бы скудной ни была сумма, ее хватало на редкие визиты облаченного в черный сюртук вестника смерти и неопределенности, мастера из Гильдии врачей. Я наблюдал, как доктор роется в саквояже, звякая склянками; его стальные очки и лысина блестели, отражая свет бесполезных зелий и бессмысленных заклинаний, а потом он прибегал к дренажам и припаркам, от которых мать всегда делалась отекшей и раздражительной.

Но бывало и так, что, когда я возвращался домой, она еще не лежала в постели, а сидела у камина в гостиной, укутав одним одеялом ноги, а другим – плечи, которые теперь казались чересчур узкими и высокими. Иногда она даже вставала и бродила по дому, пыталась вопреки протестам Бет заняться какой-нибудь домашней работой, которой якобы пренебрегли. Она и в лучшие времена была довольно неуклюжей, но я помню, как однажды вечером, вскоре после первых снегопадов, пришел и застал мать стоящей за кухонным столом и пытающейся разбить яйца в миску. Вокруг валялась россыпь раздавленных скорлупок, с маминых пальцев стекали желтки и белки, поблескивая в смутных сумерках, которые теперь, похоже, всегда ее окружали, словно она превращалась в сновидение. Следующим вечером я как мог оттягивал возвращение домой. В тот год, той зимой, я много раз так поступал.

VI

Надвигалась середина зимы. Выпало еще больше снега, ледяной дождь покрыл окрестности глянцем, и однажды холодным декабрьским полусменником отец взял меня с собой в «Модингли и Клотсон». Другие гильдейцы со смутно знакомыми лицами присоединились к нам, пока мы шли по открытым угольным складам и подъездным путям, их кожаные сумки с инструментами болтались, а башмаки топтали вновь заледеневшую грязь. Черный вход на фабрику оказался совсем не похожим на парадные двери здания администрации, куда меня иной раз посылали за жалованьем, с их керамическим фризом, изображающим Провидение и Милосердие. «Тот самый паренек, ага? Ты, значит, присматриваешь за своей бедной матушкой?» Мужчины задавали мне вопросы, явно не рассчитывая на ответ. «Ты пришел, чтобы тебе тут все показали, да?» И тут же реплика в сторону: «Ишь, какой тихий паршивец».

Труженики, которые делили между собой так называемый Восточный ярус, принадлежали к разным гильдиям. Среди них были молотобойцы, в прошлом кузнецы, сталевары и гальваники, металловеды, чьи руки иногда чернели и покрывались струпьями, машинисты и отделочники с отсутствующими пальцами; все они были связаны друг с другом процессами, которые бригадиры и администраторы, сами члены других гильдий или представители более высоких уровней тех же самых организаций, стремились контролировать и сдерживать. Все было устроено сложным и загадочным образом, с освященными традицией встречами в определенное время, загадочными наградами, пространствами среди технических площадок, где принадлежащие к тому или иному виду могли пообедать или повесить пальто, но в целом обстановка выглядела – как я потрясенно осознал в тот самый момент, когда отец засучил рукава и повернул рукоять, запуская шестерни внутри своей грубой железной машины, – еще более мерзко и хаотично, чем царящая на моем школьном дворе. Голоса мужчин становились громче, когда они читали нараспев заклинания или сыпали ругательствами, перекрикивая грохот и вой механизмов. Они относились к своему занятию со смесью гордости и презрения, вытряхивая из жестянок грязное масло или совершая причудливые контрольные пассы, когда какой-нибудь шкив начинал болтаться или металлическая стойка грозила лопнуть. Несколько безгильдейцев-мизеров подметали полы, прихлопывали драконьих вшей и убирали металлическую стружку. Им доставались плевки, тычки и брызги смазки.

Начальник моего отца, старшмастер по фамилии Стропкок с остренькой крысиной физиономией и набором ручек в верхнем кармане коричневой робы, подошел и что-то сказал сквозь шум – я прочитал по губам, что он вроде бы предлагает показать мне окрестности. Потом этот Стропкок потащил меня, чуть ли не