Дом бурь - Йен Р. Маклауд

и напряженные. Конец августа, когда фермерам не терпелось поскорее смолоть яровую пшеницу и рассыпать муку по мешкам и когда погода часто стояла безоблачная и тихая, считался одним из худших. Именно в такие жаркие и душные дни позднего лета, когда бурая трепещущая земля простиралась во все стороны под голубым небосводом, а мельница шептала и поскрипывала с такой интонацией, будто задыхалась, на холм Берлиш иной раз наведывался торговец ветрами.

Отец Натана уже стоял, скрестив руки на груди, сжав кулаки, и смотрел, как одинокий силуэт гостя проступает в тусклом мареве долины. Торговец ветрами был темноволосым коротышкой с бледным изможденным лицом. Он носил скрипучие сапоги и кутался в плащ почти того же грозового оттенка, что закинутый за худое плечо мешок, в котором хранилось собранное на продажу.

– Хм, кто тут у нас – следующий мельник? – Он устремил на Натана пристальный взгляд немигающих глаз, и Натан, потеряв дар речи, оцепенел до той поры, пока отцовская рука не встряхнула его.

– Лучше займись своим делом, торговец!

Определенно, его отец не испытывал к этому человеку симпатии. В конце концов, каждый мельник, съевший собаку в своем ремесле, гордился тем, что умел извлекать максимум из любой погоды – бури и безветрия, избытка и недостатка. Так или иначе, когда торговец скинул свой мешок, развязал его и высыпал ворох потрепанных веревок, завязанных узлами, было невозможно удержаться и не наклониться вперед, чтобы вдохнуть, ощутить, потрогать, особенно в столь безнадежно жаркий день.

– Вот, попробуйте этот… – Пальцы, похожие на лапки паука, порылись в куче узлов, издававшей шорох и шелест, и вытащили нечто серое, как показалось Натану, очень похожее на клок грязной овечьей шерсти, трепещущий на голой живой изгороди в темнейший из зимних дней. – Новый, свежий ветер с востока. Разгонит летнюю духоту в два счета. Пронзает до костей, все равно что лимонного сока глотнуть, но вдвое слаще. Ласковый, да, и в то же время очень крепкий. Ему ваши паруса повернуть проще пареной репы.

Натан уже ощутил вкус ветра, почувствовал, как тот копошится, оживая. Медленно и неохотно отец взял клок шерсти в руки, и торговец ветрами скривил губы, то ли улыбнувшись, то ли осклабившись.

– А вот этот… с этим шутки плохи. Он из шлейфа бури, из мантии ночи, из охвостья зимы. Чуете, какой морозец в нем притаился? Конечно, он чуток капризный, но в то же время сильный, а еще холодный и освежающий…

Он показал всего-навсего кусочки старой ивовой коры, которые оторвались во время грозы и отсырели, полежав в покрытых рябью лужах, но парусиновые крылья ветряной мельницы вдруг всколыхнулись и нетерпеливо заскрипели. Отец Натана мог сколько угодно ворчать и качать головой, однако торговался после такой беззастенчивой рекламы прискорбно недолго. Они знали, причем еще до того, как силуэт торговца проступал черным пятном в мареве, окутавшем долину, что какими бы странными ни были эти штуковины, это завязанное узлом дыхание забытых дней, мельнику придется купить свою долю ветров.

Хоть мастерам-мельникам никто не верил, они утверждали, будто могут по вкусу произведенной муки определить, какой конкретный ветер вращал лопасти мельницы. На холме Берлиш преобладала погода с востока, с привкусом соли и отблесками сияния бурного Северного моря, однако нет двух одинаковых ветров, они меняются каждый миг каждого дня, пока дуют, и Натан был убежден, что установка мельницы под правильным углом, позволяющим поймать ветер, – самый важный навык, каким должен обладать мастер-мельник. Пока хозяин пел своей мельнице и закреплял в нужном положении, она откликалась и перенимала неустанно меняющееся настроение ветра, ловя его в свои паруса. Но ощущения и ароматы ветров из мешка странствующего торговца были другими. В иссушенные периоды мертвого штиля, когда небосвод становился твердым, словно видавшая виды оловянная миска, отец Натана наконец-то бросал все надуманные предлоги и с ворчанием шел отпирать сарай на задворках мельницы, где хранил купленные ветра.

Они выглядели такими же потрепанными, как и в тот миг, когда вывалились из мешка: всего-навсего куски линей, спутанные обрывки высохшего по осени плюща, какие-то истрепанные, застиранные лоскуты, – но каждый был завязан узлом с применением сложной магии, и что же еще можно было с ними сделать в такой день? Вокруг уже кружил и шумел какой-то долгожданный ветер – нечто серое, скорее ощутимое, чем зримое, жаждущее свободы. Наверху, в поскрипывающей тишине главного – жернового – этажа мельницы, отец Натана с блеском в глазах, каким-то образом говорившим одновременно о надежде и признании своего поражения, разрывал узел своими мельничьими ручищами, и его содержимое громко и стремительно вырывалось на волю. Атмосфера внутри мельницы преображалась мгновенно, как будто где-то распахивалась незримая дверь. Балки скрипели в изменившемся воздухе, парусиновые крылья колыхались, сперва сдвигаясь совсем чуть-чуть, а потом главный вал приводил в движение кулачковое колесо, к которому прижималась цевочная шестерня, передающая крепчающее дыхание ветра на все уровни мельницы, расположенные ниже. Далекое небо и весь обширный мир оставались в тисках того же самого душного дня. Но сухая трава на холме Берлиш шевелилась, серебрилась, и мельница давала понять всем окрестным холмам, что хотя бы здесь – о да, в такой-то день! – хватает ветра, чтобы вращать ее парусиновые крылья.

Ветра сами по себе бывали существами грубыми и капризными: то не по сезону жаркими и сухими, то неприятно влажными и серыми. Казалось, они приходят – если вообще уместно так говорить про ветер – с направлений, недоступных компасу, откуда-то из-за пределов севера и юга, востока и запада. Даже когда Натан и его отец начинали радостно закидывать содержимое скопившихся мешков в лотки, атмосфера на мельнице оставалась странной. Глядя наружу сквозь вращающиеся парусиновые крылья, Натан почти ожидал увидеть преображенные просторы, узнать, что мир сместился каким-то причудливым, несуразным образом. Тихой ночью, когда ветра истощались, он лежал в своей койке и представлял себе, как торговец бродит по серым полям некоей страны вечной осени, украдкой собирает и завязывает узлами обрывки и обломки неведомых бурь, и его странные пальцы проворны, и он не перестает бормотать над тряпками и щепками свои заклинания.

Другие ученики деревенской школы – сыновья и дочери фермеров, плотников, разнорабочих, лавочников, которым вскоре предстояло заняться тем же делом или жениться, выйти замуж за ровню, – всегда казались обычными людьми. Впоследствии Натан частенько думал о том, что Фиона Смит должна была как-то выделяться, но на самом деле она выглядела лишь еще одной девчонкой, предпочитавшей сидеть в конце класса, и в ее апатичном поведении ощущалась внутренняя готовность совершить какой-то неведомый проступок, на который, впрочем, вечно