В памят(и/ь) фидейи. Книга первая - Лилия Талипова

– Фу. Стереотипный мужлан.

Сморщив нос, я потянулась за своим смартфоном проверить входящие уведомления. Мама интересовалась моим состоянием, Эдди спросил, хорошо ли прошел полет. В общем-то, все. Стало даже грустно, что за год жизни в Лондоне, кроме Асли и двух огромных осушителей воздуха, так и не обзавелась друзьями, а все фишгардские знакомые успешно потерялись сразу после двух-трех обещаний о встрече.

– Обычный парень. Красивый, вообще-то, – слова Асли пронеслись мимо ушей.

Расположив голову так, что подбородок и щеки ощущались расплывшимся по груди мягким пудингом, открыла новостные порталы: хотелось узнать про нашествие ворон.

– Мне не нравятся такие. Даже несмотря на красивое личико, – прогнусавила я.

На мое удивление ни единого упоминания такого странного, возможно, резонансного события, найти не удалось. Брови хмурились, взгляд скользил по заголовкам, датам, ключевым словам, но так ни на что не наткнулся.

– Вот как? Давно у тебя появился типаж? Расскажи мне тогда, кто в твоем вкусе? – Асли вновь откинулась на кровать поверх одеяла, натянув его весом своего тела.

– Рори, – вырвалось само собой, а от воспоминаний от живота к затылку пронесся жар.

Мой взгляд застыл стеклянным объективом камеры, запечатлевшей тот самый образ: вытянутое лицо, тонкие губы в улыбке до милейших складок на впалых щеках, взгляд теплый, как августовское солнце, греющий нежностью, пленяющий, дурманящий.

– Кто?

– Неважно. – Подумав, что Клеменс разорвет меня на части за любовь всей жизни, я поспешила сменить тему: – Какой фильм будем смотреть?

– «Отпуск по обмену».

– Ты серьезно?

– Серьезнее не бывает. Пошла готовить все. А ты соберись. Хватит валяться. – Асли уже стояла в дверях, как что-то вспомнила: – Ох! Погоди! – Она умчалась и вернулась быстрее, чем я успела понять ее. – Вот, – показала флакон. – Это какой-то местный бренд, но звучит лучше многих мировых. Попробуй, – по своему странному обыкновению, Асли распылила парфюм в воздух.

– Очень свежо и сладко…

– Вот и я в замешательстве, не могу распознать все ноты, но сочетание потрясающее. Я точно слышу дамасскую розу и ваниль с черным перцем. Но вот остальное… Кстати, не будь цветочной ноты, тебе бы подошло. – Она распылила на запястье, взмахнула рукой и поднесла ее к лицу, затянувшись, как самой крепкой сигаретой, прикрыла глаза.

– Зато, кажется, тебе очень идет, – перекатившись набок, я подперла голову рукой и уставилась на Асли.

– Ты как никогда права, – кокетливо сверкнув глазами улыбнулась Асли. – Вставай давай! – торопила он меня, помахав рукой.

– Мне нужно в ванную. – я глубоко зевнула и вновь откинулась на подушку, на что Асли громко цокнула:

– Жду тебя внизу.

Даже осознание, что отхвачу от Асли за длительное ожидание, не смогла отказать себе в горячей ванне. Включила воду, закинула найденные в шкафчиках соли и бомбочки и залезла внутрь. Улечься сразу не получилось, снова переборщила с температурой. Но когда все же обуздала свои ощущения, погрузилась в кипяток, ощущая себя змеей, с которой сходит старая кожа. Помню, как Рори читал мне какую-то книгу, пока я принимала ванну. Он водил рукой по воде, едва касаясь выступающих колен, а его волшебный театральный голос всякий раз пробирал меня на смех. Кажется, он читал «Укрощение строптивой». И читал точно не мне.

– Как же хорош Джуд Лоу в этом фильме, – бубнила Асли.

Я лежала на ее коленях, рассыпая чипсы по всему дивану, и была как никогда рада, что Асли вняла моим мольбам. Мы включили гирлянды, из больших окон падал слабый свет города.

– А где он нехорош? Хочу еще что-нибудь посмотреть с Камерон Диас, – продолжая набивать рот, бормотала я.

– Она красивая. Как и Кейт.

– Ага. Назови меня старомодной, но мне кажется, в фильмах тех годов осталась какая-то неповторимая атмосфера. Эта зернистая картинка, еще отдающие пленочной цветокоррекцией кадры… – мечтательно протянула я, изучая пейзажи за спиной героев.

– В этом правда, что-то есть, – Асли потянулась за стаканом с газировкой. – Мне особое удовольствие доставляют звуки. В тех фильмах, где они еще создавались вручную из того, что всегда было в доступе. Конечно, если в фильме играет композиция Ханса Циммера или Джона Уильямса, в этом есть что-то свое, волшебное, но все же это немного другое.

– Понимаю, о чем ты. А в «Гарри Поттере» звуки писались в программе или создавались вручную?

– Честно сказать, не знаю. В переходный период определить невозможно, да и запись, ты знаешь, значительно успела поменяться.

– «В джазе только девушки» наверняка звук именно такой. Посмотрим потом?

– Непременно. Кто такой Рори? – совершенно неожиданно спросила Асли, дожевав, отчего я едва не поперхнулась и просипела:

– Какой Рори?

– Ты говорила о каком-то Рори. Неужели нашла себе кого-то, а мне не сказала?

– Нет никакого Рори. Сама не пойму, почему назвала это имя. – Упорно стараясь не дать крошкам пойти дальше по дыхательным путям, я чувствовала, как багровеют мои щеки, и натужено кряхтела. Откашлявшись, громко шмыгнула. Объясняться дальше не хотелось.

– А мне очень понравился Доминик, – вдруг разоткровенничалась Асли. – Ты знаешь, папа всегда отлично отваживал от меня всех ухажеров. Удивлена, что до сих пор замуж не выдал… Кажется, я впервые чувствую себя свободной.

Всегда знала, что отец Асли склонен к гиперопеке, как и знала, что безмерно хочет внуков. В конце концов, он должен убедиться, что дело всей его жизни не завершится на Асли, но так и не нашел для нее подходящей партии. Даже звучит абсурдно.

– А ты не пробовала говорить с ним? Ты ведь уже взрослая девочка.

– Пробовала, конечно. После смерти мамы он так зациклился на мне, не знаю, позволит ли когда-нибудь выйти замуж.

От скорби в ее голосе мне стало некомфортно. Будто должна что-то сказать в поддержку, но как то часто бывает в таких моментах, голова оказалась не обременена подходящими словами.

– А чем тебе понравился Доминик? – И не нашла способа разрядить обстановку лучше, чем снова переключиться на парня.

Чувствовала себя отвратительной подругой ведь, несмотря на желание помочь, эмпатичностью я в жизни не отличалась. Сложно сопереживать кому-то, не имея и понятия, что он испытывает, видя только пустой лист, на котором делаешь несмелые наброски предполагаемых чувств, как художник, пишущий натюрморт, не видя натуры. Впрочем, как говорил Гарри Генри, сочувствовать следует только чему-то прекрасному, хоть тут же и вспоминаются слова Джулиана Морроу: «В красоте заключен ужас. Все, что мы называем прекрасным, заставляет нас содрогаться.» Верно ли полагать, что по итогу сочувствуя красоте, мы сочувствуем чему-то по-настоящему жуткому?

– Он… Не знаю, как описать, – для большей убедительности она указала