Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

– А они что делают?

– Ваше высочество принцесса, а так разве разрешается?

Карина рисовала на белом заборе. Справлялась брызгалкой, а Гюрза помогал красками. Сердечки и деревья, цветы и кораблики. Штрихи Карины Гюрза обрисовывал вязью. Синий, рыжий, зелёный. Цвета такие яркие, что, кажется, можно взглядом втянуть в себя – и душа тоже станет синей. Или рыжей.

Саша предупредила только старших над домами – в Садах сегодня будут увеселения, пусть все гуляют, и наказанные тоже. И вот сейчас ходила в отцовском камзоле поверх странной одежды, ходила – и смотрела, как дети медленно, но верно стягиваются к тому самому дому номер восемнадцать.

Ничего, надо же с чего-нибудь начать. Не театр же разрисовывать…

Ворох курток, и шарфиков, и накидок она прислала со служанками ещё даже до того, как отправиться к тронному залу разбираться с дедушкой, – вот только из детей никто не оделся. Мёрзли в тонких рубашках и штанах, и платья не теплее.

– Точно можно, – сказал Гюрза. Мальчик лет десяти всё на него косился, но не заговаривал. – Да, точно можно рисовать. А не понравится – смоешь. Вот, бери кисточку. Смотри же: я рисую, и мне ничего не делают. Вот принцесса стоит – и ничего не делает, да, Саша?

– Ну и что, – сказал мальчик, – а король?

– Король сказал принцессе делать что она захочет.

Ой не так это было, ой не так. Но ведь отец во имя собственного же престижа не станет поворачивать тут всё назад!

– Правда сказал?

– Честное слово, – сказала Саша, – честное принцессино.

Вот если бы это говорила не она – сейчас бы точно почувствовала чеснок.

– Внимание-внимание! – Карина забрала рожок у Олеандра, и теперь голос её разносился над Садами. Над грядками с клубникой и капустой. Над загонами для кур. Над домиками. Над театром, где отец. – Внимание-внимание, воля принцессы! Все могут расписать заборы и дома́, как они захотят, повторяю: все могут рисовать, что им захочется!

Гюрза заранее насотворял и красок, и кистей, и бумаги на всякий случай – у каждого дома. Иногда только брал Карину за руку. Тот мальчик наконец тоже взял кисть – и нарисовал птицу. Воробья.

– Ну супер же, – сказала Карина, – кто ещё?

– А дайте-ка я тоже, – сказала Мелисса и принялась рисовать подсолнухи и васильки.

– А у нас, – начала было одна девочка, – а у нас дома…

– Да?

– А у нас семечки всегда птицы съедали!

Медленно, медленно за кисти брались новые дети. Саша наугад накинула на плечи пару курток:

– Вот видите же, я в камзоле? Видите, я в разноцветном под ним? А вам почему нельзя?

Кто-то рисовал серым, кто-то голубым. Кто-то отложил кисточку и сел на землю. И у других домов, сказала Мелисса – и не было причин не верить ей с её зрением стражницы, – так вот, у других домов происходило то же самое.

– То небо красится, – сказала уже знакомая им всем Ириса и пнула траву, – то рисовать вдруг разрешат!

– Можешь не рисовать, если не хочется.

– А если я не знаю, что мне хочется?

Гюрза уже кого-то прижимал к себе. Всё-таки нужно к театру – птицы же ведь ждут…

– Ну где там эти-то, с их музыкой? – спросила Карина вполголоса и тут же закричала: – Эй, народ, кто со мной? Театр распишем!

За ней пошли – за ней и за Гюрзой, молча, и совсем маленькие трогали цепочки на её шортах, а старшие шли поодаль, как будто сами по себе.

– Ваше высочество!

– Я слушаю?

– А дневники не надо заполнять?

– Сегодня ничего не надо. Такой день.

– А небо падает потому, что мы кричали?

– Оно не падает! – возмутилась Карина в этот звукоусиливающий рожок.

– Ещё бы оно падало!

– Ну-ка возьми-ка у Карины эту штуку и закричи в неё, – велела Саша девочке, которая про небо и спросила, – бери и кричи, ничего не упадёт. Я как принцесса тебе это гарантирую.

– Я не могу кричать!

Тогда Саша взяла у Карины эту штуку и крикнула в неё сама. Спросить потом хотя бы, как называется…

Сколько же их было! Сколько ладоней, маленьких и чуть побольше, было сегодня вложено в её руку! Сколько дёрнуло за юбку! Скольким она протягивала что-то из огромной корзины – вообще-то это мамина была корзина для пикника – и чего она только не дарила: и браслеты, и кольца, и бумагу с красками! Не то чтобы ей не доводилось двигаться в толпе, но то всегда была толпа взрослых, где она одна ребёнок. Или почти одна. А сейчас она шла в толпе детей – а кем была сама?

Театр весь зарос плющом – пустого места нет.

– Вот, – сказал подошедший Олеандр, – вот как надо закрываться. Я могу иссушить, но он вырастет вновь.

– Благодарю, – сказала Саша, – пока что не нужно.

Если отца не выманят крики Карины в серый рожок, то ничего уже не выманит.

– Ваше высочество, – сказала старшая восемнадцатого дома, – все всех привели, как вы и велели.

– Благодарю, – сказала Саша, – вы хороший голос.

– Ваше высочество, а как зовётся эта штука?

Она имела в виду звукоусилительный рожок.

– Да микрофон это, – сказала Карина, – странно только, что без всего работает.

Кстати, самое время его отобрать.

– Отдай, – потребовала Саша, – мне нужнее.

– Бери, конечно.

Что им всем сказать? Вот они все – кто встал, а кто расселся вокруг театра на влажной траве. У всех никого нет, иначе они не попали бы сюда. Что им сказать? «А я сегодня прогнала своего же дедушку»? Ириса из первого ряда показала ей язык. Ой, ладно, вот подумаешь! Сейчас скажу, что нужно, да как покажу в ответ.

– Мне жаль, – сказала Саша, – мне жалко, что я не была здесь раньше. Вы знаете, я, может быть, никогда больше не увижу своего отца. И маму тоже. Я не знаю, как так успело получиться, что я осталась одна.

Старшие переглядывались. Мама вообще-то написала ей письмо – да, но сама-то не пришла! Писать нетрудно.

– Итак, я одна, – сказала Саша. Ой, голос дрожит – будто и впрямь лет пять ей, а не двенадцать, то-то бы дедушка сейчас порадовался. Но дети же как будто слушают? – И я… никто не должен быть один. Мне так… простите.

– Ты врёшь!

Вскочили старшие по домам, вздрогнул Гюрза.

– Ты врёшь, ты врёшь! Вам никому ничего не жаль!

А кто кричит – не разобрать. И тут Инжир заиграл.

Какой-то очень жёсткий звук, как из этого микрофона, – силой напоённый звук. И как будто немного забродивший. Как будто есть звуки как сок, а этот был как сидр. А потом заиграли флейты.