Ведущая на свет - Вера Волховец

Поверить в услышанное не просто сложно. Невозможно!

— Хартман и Эберт, воссоединение в Лимбе, — саркастично выдыхает Катон, презрительно кривя губы, — я бы просил благословения у Небес, но Небеса явно сошли с ума, если позволяют происходить всему этому безумию.

— Мое решение окончательное, мое право — неоспоримо, — Пейтон чуть покачивает головой, явно недовольный брошенным в сторону Небес обвинением, — вы свободны, господа. Вопрос по судьбе мистера Фокса мы обсудим утром. Кажется, сегодня мы к решению не придем.

Выбраться из Департамента Святой Стражи удается не сразу. Сначала обговариваются сдерживающие Джули ограничители — два браслета святой стали, которые будут отключать её от большей части демонического восприятия. Без них Джули запрещено выходить за пределы комнаты в общежитии. Обговаривается, что никаких промежуточных мер не будет: один раз она забывает надеть ограничители — и в тот же час отправляется на Поле. Пейтон приглушает их действие с обжигающего до едва-едва греющего.

Генрих даже не был в курсе, что так можно. Интересно, зачем бы эта способность Пейтона вообще нужна была — если Джули первая из демонов, кто остается в пределах Лимба, до Полей?

Уж вряд ли радикалист Пейтон, который только из-за Агаты решил что-то там пересмотреть в своей системе ценностей, ослаблял демонам их наказание.

Джули разрешают работу только внутри Штрафного отдела. Жить позволяется только в одном из ночных изоляторов и покидать его — только в сопровождении Генриха или троих штатных экзорцистов.

Ограничения сыплются одно за другим, в конце концов, Джули даже озадачивается — можно ли ей дышать одним воздухом с местными грешниками.

Пейтон на полном серьезе рекомендует ей делать это через раз.

И все-таки эта пытка заканчивается.

И Джули вместе с Генрихом наконец-то получают возможность покинуть выматывающую компанию Триумвирата.

На ступеньках Департамента Джули замирает, глядя на спускающееся к горизонту солнце. Жадно вдыхает воздух, стискивает пальцы в кулаки.

— Не вздумай даже, — устало комментирует Генрих, — одна охота — и Свон с Катоном с удовольствием отправят тебя на Поле. И оттуда ты можешь уже и не выбраться.

Джули тихо выдыхает, будто возвращая Лимбу воздух, пропитанный запахом беззащитных душ. Разворачивается к Генриху лицом.

— Там так плохо? — хрипло спрашивает она. — Нет, я знаю, что плохо, но… Настолько? Полный кошмар?

— Хочешь, я покажу? — Генрих протягивает вперед ладонь. — Вместо всех объяснений.

Джули закусывает губу, сомневаясь, но потом — все-таки тянется вперед, двумя пальцами касается руки Генриха.

Он протягивает к ней всего одну нить от того клубка боли, что копошится в его груди. Тончайшую — потому что на самом деле это оружие предназначено не для такого использования, это очевидно.

И это слишком жестоко, на самом деле…

Тело Джули будто прошивает молнией. Судорожный вскрик вырывается из груди побитой и искушенной демоницы. И сама она оказывается на камне, на коленях, пытаясь расцарапать его ногтями.

— Прости, — тихо выдыхает Генрих, — иначе мне было просто не объяснить. Это можно только испытать и понять, что Гнев Небес — не сравним абсолютно ни с чем.

Джули требуется несколько минут, чтобы собраться с силами, перестать хватать ртом воздух и встать с колен.

— Ничего, — с трудом ворочая языком выдыхает она, — я сама хотела понять.

— Такое лучше не понимать, — Генрих пожимает плечами, — но я понимаю. И поэтому предупреждаю сразу — от меня ты можешь не ждать жалости, Джул. И искусить меня тебе не удастся. Это дерьмо внутри меня сильнее любого голода. И хуже него.

— Я не хотела тебя искушать, — Джули встряхивает своей рыжей гривой, — я была честна сегодня. Я правда надеюсь, что у меня получится. У нас получится! У нас ведь может быть второй шанс, правда?

Она шагает к Генриху, прижимаясь к нему всем телом, обвивая тонкими руками его шею.

И первое, что в нем срабатывает — инстинкт собственника. Голодного демона, что не один год предавался похоти именно с этой самкой. Тот, что не привык сдерживать свое желание. Хочу — значит будет, и плевать с кем.

Генрих с жестоким удовольствием, с сильнейшей ненавистью к самому себе позволяет клубку энергии, окутывающему сердце, на пару секунд перестать быть таким плотным и тысячей импульсов боли разойтись по всему телу, прижигая все греховное, что вскипело в крови.

А после — медленно, без лишней спешки стиснуть ладони на плечах Джул и отодвинуть её от себя.

— Нас не будет, Джул, — категорично и через боль выдыхает он, — это исключено.

— Брось, — мягкие пальцы девушки пробегаются по его руке к локтю, — сколько мы вместе были? Двадцать лет? Это крепкий союз. После тебя я больше не заводила ни с кем стаи. Охотилась одна. И ты ведь ради меня тогда вышел к Триумвирату. Я была ранена, ты хотел выиграть мне время для побега.

— Это в прошлом, Джул, — Генрих качает головой, — я сейчас далеко не то исчадие ада, которое ты помнишь. И я не один.

— Да, — Джули задумчиво кивает, — та девочка… Тебя задело её ранение. Вы вместе. Ты все-таки отомстил Миллеру, отбив его девочку?

— Дело не в этом, Джул.

— Ей ведь не обязательно знать о нас, — Джули снова тянется к Генриху, приходится сделать шаг назад, — я могу быть твоей второй, ведь тебя мне достанется больше. Той малышки ведь вряд ли хватает, чтобы утолять твои аппетиты, милый?

— Ты ничего о ней не знаешь, — сквозь зубы шепчет Генрих.

— Но знаю о тебе, — Джули коротко улыбается, — знаю, что только твоя верность слову обеспечивала твою верность мне. Потому что твоему демону и одной суккубы было мало. А она ведь не суккуба?

В какой-то момент Генриху отчаянно хочется её придушить. Потому что на самом деле Джули не ошибается. Похоть — одна из сторон демонического голода, с каждым новым шагом во тьму захлестывала все сильнее. И всякий раз когда демон не охотился — он, вероятнее всего, предавался похоти. Иногда — спал. Случалось такое.

Там, на кресте все подобные помыслы прижигались как явление, но Генрих уже не был на кресте. И так же как и голод, это кипело в его крови. И отдуваться приходилось той, что совершенно не представляла, что такое — озабоченный демон. И она даже не догадывалась, что ему все равно было её мало.