Ведущая на свет - Вера Волховец

И что именно Агата в тебе это разожгла, не понял?

— Не настолько очевидно, — хмуро бросает Генрих, припоминая ледяную, подобную холодной молнии боль, текущую по венам, — это ведь полнейший бред.

— Это — воля Небес, — емко заявляет Пейтон, — и хочешь, не хочешь, с ними ты не поспоришь. Ты — Орудие Небес, Хартман. Поздравляю!

Было бы с чем…

27. Потери и пополнения

— Да вы с ума сошли? Исчадие? В Лазарет? На уровень серафимов?

— Катон, помолчи, сделай милость, — устало просит Артур, — лучше подготовь сосуд для души нашей защитницы. Давненько у нас не было таких тяжелых случаев.

Сосуд — стеклянный цилиндр, который наполняют пропитанной святой благодатью Катона водой. Исключительное целительное средство для душ, которые находятся на грани угасания.

— Кто? Отродье? Исчадие?

— Дьявол.

Катон недоверчиво косится на шар с душой в руках Миллера, вглядывается в его глубину, чтобы разглядеть тлеющую в сердце концентратора голубую искру.

— И она еще горит?

— Мы не уверены, что яд побежден. Она не разгорается. Джон влил в неё все запасы своей благодати, но этого, кажется, мало. Сосуд!

— Да-да, — Катон поднимает тонкую ладонь, и хрустальная колба сосуда наполняется водой, источающей свежий аромат святости.

Миллер с размаху швыряет шар в воду, и чуть пошатывается — его практически не держат ноги.

Взгляды всех четверых скрещиваются на чертовом сосуде, выжидая секунду за секундой.

Ничего.

Чудес не происходит.

Вообще ничего.

— Добавь ей благодати, Катон, — тихо требует Пейтон.

— Я напитал как следует.

— А я говорю, добавь!

Катон раздраженно дергает щекой, но прижимает ладонь к стеклянной стенке сосуда. У Генриха начинает шуметь в ушах от навязчивого, проникающего до мозжечка запаха чертовой святости.

Все еще ничего.

Только голубая искра на дне сосуда будто бы разгорается чуточку ярче.

Генрих подходит ближе, прислоняясь лбом к стеклу. Пустота по-прежнему барабанит под его ребрами. Пустота и тьма.

Ну же, птичка… Не смей угасать…

— Идем, — Пейтон опускает руку на плечо Генриха, — идем, Хартман, ты нужен нам на совещании.

— Зачем?

Если бы демон мог — он бы прирос сейчас лбом к этому стеклу. И не отрывался от него до той поры, как из сосуда не вылезла бы Агата.

— Хартман, Триумвирату нужно каждое его Орудие, — таким голосом обычно говорят с безнадежными идиотами. Где-то позади Артура заходится кашлем Катон.

Генриху тоже не верится.

Он. Орудие. Исчадие ада — и поставлен среди тех, на кого лимбийцам полагается равняться.

Генрих тоже бы посмеялся над этой шуткой, но вот только он до сих пор ощущал тягучую, притаившуюся ледяную боль Гнева Небес, задремавшую в его жилах.

Небеса сошли с ума. Иначе и не скажешь.

— Ты все равно никак не ускоришь её восстановление. Но нужно заняться тем, кто ранил её. Пока он не ушел.

Весомый аргумент. Именно поэтому Генрих и позволяет себя увести.

Когда птичка очнется — в Лондоне уже будет безопаснее.

Он на все для этого готов.

Для совещания Триумвират собирается не в официальном процессуальном зале, а в кабинете Пейтона.

Первый же шаг за порог кабинета — и Генрих вздрагивает. Даже прибитый силой нового дара демонический нюх не может проигнорировать ЭТО.

Так пахнет чернота и безысходность. Так пахнет конец надежды и вечный плен.

Так пахнет ключ от ада.

Рапира. Прямая и совершенная, являющая в себе конечную волю небес. Висит у Пейтона над столом, вниз острием, будто напоминая, кто здесь главный ангел.

Одна царапина этой штукой — и ты потерян для Лимба, для смертного мира. Ты оказываешься в аду, в пустом мире, где нет ничего, только тебе подобные, раздираемые лютым греховным голодом. Без всякого шанса на насыщение.

Генрих видел это оружие и раньше, но только сейчас смог ощутить его угрозу сполна.

Так вот она какая — последняя надежда Небес.

— Где Свон? — нетерпеливо плюхнувшись в одно из глубоких кресел ворчит Катон. — Ты вызывал её, Арчи?

— Да, пожалуй, стоит повторить, — Артур задирает рукав, обнажая запястье. Но прикоснуться к знаку вызова не успевает — дверь его кабинета распахивается так, будто её открывают пинком.

В кабинет резким шагом входит Анджела Свон, инквизитор Небес, жесточайший из его палачей, прячущийся в облике хрупкой светловолосой овечки, глядящей на мир сквозь челку пшеничных кудрей.

Вокруг тонкого запястья обмотана длинная тонкая цепь из святой стали.

— Простите мне мое опоздание, друзья, — высокопарно роняет блондинка, — но у меня был исключительно важный повод для него. Надеюсь вы оцените. Ну же, пошевеливайся, Эберт. Целый триумвират собрался на тебя полюбоваться.

От озвученной фамилии Генрих вздрагивает и оборачивается.

Нет, не может этого быть…

Анджела дергает цепь. В комнату, сбившись с шага, влетает девушка со скованными, прикованными к этой цепи запястьями. Хрупкая, рыжая, с витыми суккубьими рожками в облаке огненных кудрей.

Во рту у Генриха становится так же сухо, как было еще на Полях.

— Джули, — он шепчет это имя тихонько, но для суккубы оно звучит весьма доступно. Девушка поднимает взгляд, расплываясь в радостной улыбке.

— И все-таки это был ты, любовь моя… — хрипло выдыхает девушка, не отрывая от Генриха взгляда.

Это была самая вопиющая встреча на сегодня.

Случаются в жизни встречи, которые никогда не будут к месту и вовремя. Встреча Генриха Хартмана и Джули Эберт была именно такой.

Хотя, если так подумать — могло быть хуже. Агата могла быть здесь. И у неё наверняка бы возникли вопросы к этому “любимому”, озвученному суккубой, да еще и с таким томным придыханием.

— Определенно, увидеть Хартмана в таком состоянии, будто ему Артур приложил молотом по башке, мне хотелось, так что не зря я тащила сюда эту красотку, — Анджела запросто падает в кресло и откидывает голову на его спинку, так, чтобы маленький острый носик вынырнул из-под густой светлой челки, — а кстати, что он тут забыл? Мисс Виндроуз оставила его своим заместителем? Это работает? Мне тоже можно такого завести? И где она сама?

— В Лазарете, — подает голос Катон, — И Хартман теперь один из нас. Не знаю, как так вышло, но это так.

Эти слова, на самом-то деле, оказываются для Анджелы чем-то вроде холодного душа.

Серафима резко садится в кресле, поочередно обводя собравшихся взглядом, будто выискивая в их лицах намек на улыбку.

— Что случилось? —