Зверогон - Лариса Петровичева

она не замолчала снова, не начала скулить, как раненое животное. – Тебе на “А”.

– А… Астрахань.

– Новгород.

– Донецк.

– Кирово-Чепецк.

Он знал, что это глупо – сидеть здесь, в подвале у незнакомца, который так широко улыбался, когда вел их к своему седану, и играть в детскую игру. Но если не играть, то придется думать о других вещах. О том, как пахло в машине – сладкими духами и чем-то кислым, вроде рвоты, как болтались на зеркале чьи-то перья, изломанные, перевязанные красными нитками. О том, как незнакомец сказал: "Вы такие хорошие, милые мои птички, такие послушные", и погладил Лизу по голове, а она замерла, как слеток воробья под лапой кошки.

О том, как он, черт его побери, смог увести их с детской площадки, когда и Влад, и Лиза знали: с чужими никуда нельзя ходить. Никуда, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ни смотреть котят, ни доносить сумки до дома.

– Казань, – едва слышно выдавила Лиза.

– Нью-Йорк, – ответил Влад, хотя знал, что так не играют: это не российский город. Но ему нужно было, чтобы она удивилась, отвлеклась хоть на секунду.

– Так Нью-Йорк же не… – начала было Лиза, но осеклась.

Где-то наверху, далеко-далеко скрипнула дверь.

Они оба замерли. Влад инстинктивно вытянул руку, нащупал Лизино запястье – тонкое, хрупкое, с выступающей косточкой. Он сжал его, не понимая, хочет ли этим успокоить девочку или самого себя.

– Я тебя защищу, – прошептал Влад. – Он тебя и пальцем не тронет, слышишь, Лиз? Слово пацана даю.

Это была ложь, и Влад это прекрасно понимал. Они оба ходили на карате два года, но там были мягкие маты, смешные белые кимоно и сенсей, который подбадривал ребят, даже если они лажали. Здесь, в подвале, все это казалось ненастоящим. Игрушечным и наивным, как плюшевый совенок, который выступает против дракона.

Никакие удары не помогут, если смерть везет тебя в машине, и ты не можешь сопротивляться.

Но Лизины пальцы шевельнулись и сжали его руку в ответ.

– Я знаю, – сказала она, и сверху послышались шаги.

Медленные.

Тяжелые.

– Птич-ки, – услышал Влад сладкий вкрадчивый голос. – Птички мои. Птич-ки.

***

Филин вернулся домой утром.

Ночью он долетел до набережной и обратился. Стоял на маленьком мосту, переброшенном через Турью, смотрел, как сбились стайкой лодочки, уснув под звездным небом – даже вспомнил стихи, которые когда-то написала одна из его бывших:

Задремали лодки у причала,

Смотрят сны о дальних берегах.

В сентябре я все начну сначала,

Спрятав август на черновиках.

Филин не любил стихов, но сейчас, в спокойствии августовской ночи, они вдруг показались ему очень подходящими к миру. К жизни, которая стремилась к осени и дальше.

От Турьи веяло прохладой, в воде кто-то плеснулся – Филин склонился над оградой, заглянул под мост и увидел прозрачную спину русалки. Весной здесь вынули из реки утопленницу, Влад видел репортаж в местных новостях.

Девчонка бросилась в воду от несчастной любви. Тело достали, но несчастная ее душа навсегда осталась в воде, а любовь изменилась, переросла в ненависть и злобу, залитые ядом соблазна.

Русалка почувствовала его взгляд – перевернулась на спину, подставив лунному свету и чужому взгляду тяжелую белую грудь с острыми розовыми сосками, изнывающими от жажды прикосновения горячих живых пальцев. Рассмеялась, приглашающе поманила к себе: зов, который тек от сияющего тела, от приоткрытых губ, от каштановых влажных волос был таким, что Филин стиснул челюсти и выпрямился. Начал считать от ста к одному – низ живота предательски свело, надо было успокоиться.

– Дурак! – русалка рассмеялась, ударила по воде, скользнула серебряной молнией прочь. Филин вздохнул: дурак, зато живой. И надо будет обязательно позвонить в службу очистки. Центр города, а они птицы гордые, пока не пнешь, не полетят.

– Дурак! – повторила русалка, плавно выйдя из воды на темное деревянное покрытие набережной. Села, призывно развела ноги, скользнула пальцами по упругой розоватой жемчужине. Прикусила губу, словно спрашивала: “Ну какая же я мертвячка?”

В ней все сейчас было наполнено призывной обжигающей жизнью, все было влажным, пульсировало желанием и жаром.

Она звала. Она хотела – но не страсти, а чужой смерти, и Влад слишком хорошо об этом знал. Видел несколько парней, зацелованных русалками до смерти – оно того не стоило.

– Не нравишься, – равнодушно ответил Филин. – Я живых баб люблю. Теплых.

Зов был тягучим, словно мед: шагни, влипни в эту обжигающую бездну, погибни и не пожалей об этом. У этих стерв настоящий дар забираться под кожу и влечь: ты смотришь на нее, видишь в ней свою смерть, но все равно идешь, потому что ни одна женщина в мире, ни одна, не даст тебе даже подобия того, что предлагает русалка.

– Да ладно тебе, – острые русалочьи пальцы скользнули в розовую щель, ритмично задвигались туда-сюда, на скулах проступили очертания радужных чешуек. – Иди ко мне.

– Ага. Чтоб у меня потом такая же спина была, как у тебя?

– Хам! – русалка соскользнула с набережной в воду. – Как ты с девушкой разговариваешь вообще?

Когда пришла злость, соблазн утек – в этой русалке было еще много живого, она еще не привыкла к тому, что охота важнее всего.

– В Центральном парке есть кто-то из ваших? – спросил Филин. Русалка демонстративно повернулась к нему прозрачной спиной – шевельнулись белые раковины лопаток, дрогнула жемчужная нить позвоночника.

– А хоть бы и есть. Тебе что?

Русалки не уходили далеко от воды, лишь в Зеленую неделю бегая по лесам и полям и пугая случайных прохожих. Но русалки любопытны. Они всегда хотят знать, что происходит вокруг их дома.

– Сегодня убили девушку недалеко от парковых прудов, – произнес Филин. – Договоримся так. Пообщайся со своими, если кто-то что-то видел и расскажет мне, то я так и быть, не вызову очистку.

Русалка обернулась. От медового зова не осталось и следа. Девичье лицо осунулось, потемнело; в глазах была злость.

Ну нет человеческих свидетелей, что поделать. Убийца бесследно исчез, никто его не заметил, никакие камеры не ухватили ничего подозрительного. Значит, придется привлекать к работе других.

– А угощеньице?

Филин усмехнулся. Вынул из кармана нож, раскрыл, полоснул по запястью. Русалка рванула к мосту, поднялась из воды, ловя каждую тяжелую солоноватую каплю. Провела по губам языком, насытившись.

– Договорились, птица, – улыбнулась она. – Приходи сюда завтра, в это же время.

***

Арина рухнула в сон, как в темную воду, и проснулась от того, что на кухне включили воду настоящую. Мать всегда вставала рано – готовила свежий завтрак обожаемому Павлуше, и Арина однажды сказала: бедная его