Нона из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

времени она кидала на Нону такие взгляды, как будто хотела ее убить. Нона постоянно хихикала, и за это ее ругали, потому что Харрохак Нонагесимус не хихикала.

В какой-то момент Нона забеспокоилась, потому что Камилла забилась в угол и принялась переписываться с Паламедом.

Паламед сосредоточился на переписке, только однажды посмотрел на Нону и сказал:

– Посмотри на меня так, как будто ты придумала, как меня убить. Хмурься сильнее. Боже мой, прекрасно. Знаешь, я ужасно скучаю по Харроу.

Затем он вернулся к своему письму. Когда он закончил, Камилла перечитала письмо кучу раз, и еще, и еще, а потом легла, подтянув колени к груди и выдыхая через нос. Нона подошла и легла рядом с ней.

– Слишком много? – прошептала Нона.

– Да, – коротко сказала Кэм, – уже проходит. Мы в порядке. Давай немного поспим.

Нона собиралась задать Камилле много-много вопросов, но при мысли о том, что им предстоит вместе спать, она забыла все. Она сама очень устала, и ее заставили съесть два сэндвича. Пока никто не смотрел, она обшарила ящик Ценой страданий со всякой канцелярией, нашла целый яркий розовый ластик и откусила от него огромный кусок, и ей стало намного лучше, но гораздо приятнее было спать рядом с Камиллой.

Когда она проснулась, линзы выпали, потому что она чесала глаза во сне, и Ценой страданий пришлось вставлять кусочки пластика обратно, но она даже ничего не сказала. И никто не попросил ее рассказать свой сон. Когда Ценой страданий закончила, Камилла сказала:

– Говори только «да» или «нет». Ианте может попытаться поговорить с тобой. Отказывайся отвечать.

– Грубо или мило?

– Грубо.

Нона почувствовала, что вполне на это способна.

– Все остальное время, – сказала Камилла, – веди себя как капитан.

Ноне захотелось сказать: «Это в смысле лежать?», но момент выглядел неподходящим для шуток. Кэм казалась слишком серьезной.

– Как будто у меня синее безумие? – медленно уточнила она.

– Да. Как будто ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы стоять и осознавать происходящее, но приступы безумия продолжаются.

– Как часто?

Камилла задумалась.

– Всякий раз, когда тебя спросят о чем-то сложном.

Это была единственная задача Ноны, за исключением того, что она переоделась и ей предстояло откликаться на имя Харрохак Нонагесимус. Кэм сказала, что ее основное дело – воплощать Раздражение. Нона спросила, была ли Харрохак Нонагесимус Раздражением в жизни, и Кэм ответила, что еще тем. Кажется, роль Камиллы была посложнее. Ценой страданий и Кэм долго переговаривались над картой, пока Страсти стояла у стены и чистила ногти ножом. Сердце Ноны романтически забилось.

Наконец Ценой страданий сдвинула брови и сказала:

– Мы обеспечим проход. Остальное зависит от тебя.

– Твоя роль? – спросила Камилла.

– Ктесифон два часа назад проник в одну из ячеек крыла Мерва. Допрос продолжался в течение пятнадцати минут. К тому времени, когда нам придется ответить за наши внутренние преступления, либо я окажусь героем-победителем, которому все прощается, либо мне придется застрелиться. Я буду сильно разочарована, если мне придется стреляться, Гект. Обычно мне не приходится этого делать. Богоматерь Страстей будет сопровождать тебя.

Нож Страсти замер.

– Нет, не буду. Я на дежурстве.

– Мы с твоим дежурством поговорили, и оно предпочло бы, чтобы ты присутствовала, – мягко сказала Ценой страданий.

– Ей не следует приближаться к этим суперзомби. – Страсти страшно испугалась. – Командир, ну все это в задницу, я отвезу ее в убежище, как только наступят сумерки.

– Я тебе не приказываю, – пояснила Ценой страданий, – я говорю, что мне отдали приказ о выступлении, а Эйм говорит, что хочет наблюдать за операцией из безопасного места, в сопровождении телохранителя. Ты единственный телохранитель в строю, потому что крыло Мерва в настоящий момент сильно страдает из-за нас.

– Я не собираюсь приближаться к этой херне.

– Ты уже видела ликтора, – сказала Ценой страданий.

– Я не про ликтора.

– Это просто труп.

– Почему мне кажется, что в этом как-то замешана ты?

– Ты опасно нарушаешь субординацию.

– Командир, моя задница и без того обречена, если совет узнает, что я вытворяла вчера. Я записалась в Ктесифон еще в детстве. Я с тобой. Но Посланнику не следует находиться рядом с…

– У них может быть рабочий шаттл, Страсти. Так что тихо, пожалуйста.

Страсти затихла.

– Гект. Ты говоришь, что тебе нужен только шанс… элемент неожиданности… чтобы вывести ликтора из строя.

– По всей вероятности, не навсегда, – ответила Камилла.

– Если не навсегда, то что произойдет после этого?

– Мы действуем вслепую.

– Вывести ликтора из строя на время – это больше, чем когда-либо удавалось любому из нас… Почти любому из нас, – поправилась Ценой страданий. Громко, прерывисто вздохнула: – Если ключ будет в надежном месте, мне может сойти с рук все что угодно. Простое прикосновение, ты уверена?

– Да.

– Удобно, – заметила Страсти не очень приятным голосом.

– Я не стану отдавать вам честь, – сказала Ценой страданий, – это слишком много. Но если вы это сделаете… я отдам вам честь, я отдам вам свои собственные медали. Вперед, в небо, ячейка Трои.

И вот они оказались в грузовике – в том же большом грузовике, который подвозил Табаско и Нону, с решеткой. Кэм и Нона сели сзади, Страсти – впереди, и Нона с удивлением увидела Ангела – Эйм – на пассажирском сиденье, хотя знала, что та должна пойти. Странно было видеть, как она смотрит назад сквозь сетку и выглядит так же, как и всегда, как будто собирается попросить у Ноны чашку кофе.

– Где Лапша? – выпалила Нона.

– Под ногами, бедняжка. – Ангел кашлянула и добавила: – Красивая стрижка, Нона.

– Нет, – возразила Нона то ли гневно, то ли застенчиво. Она не совсем понимала, как вести себя с Ангелом. – Мне нравились косички, а теперь голове странно.

– Зато причесываться легко.

– Без имен, – велела Камилла, – Нонагесимус нужно сосредоточиться.

Нона попыталась сделать вид, что способна сосредоточиться, и уставилась в окно. Сердце колотилось, ладони вспотели. Дело было даже не в том, что она нервничала, нет. С тех пор как она оправилась от последней истерики, ее тело играло с ней в странные игры. Она чувствовала себя воздушным шариком на веревке, к концу которой привязана гиря – шарик дергался, гиря тянула ее вниз. Она была и воздушным шаром, и веревкой, а вот насчет гири сильно сомневалась. Смотреть было довольно сложно, она не хотела слишком много моргать на случай, если линзы опять вывалятся, так что дома за окном слились в одно большое пятно, а люди казались ярко раскрашенными нарисованными человечками. Люди с руками в карманах стояли на углах, люди гуляли, люди стояли толпами, люди поправляли перевернутые мусорные баки, как будто ничего не произошло, как будто вся ее жизнь и правда была всего