Наш неистовый конец - Хлоя Гонг

– Рома…

– Я останусь здесь, пока Джульетта не согласится со мной поговорить, – сказал он. – Если рабочие ворвутся сюда, они и сдвинут меня с места.

Джульетта ошеломленно уставилась на него.

– Ты сошел с ума.

Он и впрямь не сдвинулся с места, когда Венедикт и Маршалл быстро кивнули и сделали знак Алисе уходить. Она сжала руку Ромы, прошептала: «Береги себя», – и они втроем ушли.

Остались только Рома, Джульетта и переулок, залитый кровью.

– Это совсем не трудный выбор, Джульетта, – сказал он. Судя по доносящимся голосам, рабочие были готовы ворваться в переулок. – Мы можем либо уйти, либо умереть здесь.

Джульетта почувствовала его сжимающиеся пальцы на своем запястье. Интересно, заметил ли он, какой частый и неровный у нее пульс?

– Черт возьми, – хмуро проговорила она и сплела его пальцы со своими – покрытыми засохшей кровью. Она потащила его к выходу из переулка. – Ты так драматизируешь.

Когда рабочие вошли в переулок и начали стрелять, Джульетта и Рома уже исчезли в узких проходах между домами.

Глава тридцать два

На улицах начали выставлять блокпосты в попытке заблокировать иностранные кварталы прежде, чем хаос проникнет и туда. Рома и Джульетта добрались до убежища Алых как раз вовремя, свернув на узкую улочку до того, как британские солдаты забаррикадировали ее. На всех окнах, мимо которых они проходили, шторы были плотно задернуты. Звуки стрельбы звучали все ближе. Скоро бои охватят и этот район.

– Скорей, – прошептала Джульетта, открыв дверь.

После того как ей пришлось согласиться с тем, что Маршалл и дальше продолжит играть роль народного мстителя, она попросила его не запирать дверь своего временного жилища, чтобы, если сюда придут Алые, им показалось, что здесь никто не живет – и теперь с облегчением обнаружила, что он послушал ее. Это было ближайшее убежище Алой банды. Надо полагать, если они спрячутся здесь, то будут в безопасности, ведь этот дом находится за пределами территории Международного квартала, на краю Чжабэя.

Когда Рома торопливо вошел и Джульетта задвинула засовы, послышались крики британских солдат со стороны сооруженной ими баррикады. Их голоса разносились по улице, заставляя обитателей здешних квартир затаиться в ожидании хаоса.

– Окно квартиры заколочено? – спросил Рома.

Джульетта не ответила, а просто подождала, когда он подойдет к окну, чтобы задернуть шторы, и вздохнет с облегчением, обнаружив, что рама забита досками.

– Разве было непонятно, что оно заколочено? Ведь здесь темно, – пробормотала она, поднося огонек зажигалки к свече.

Снаружи начали стрелять. Возможно Джульетте, следовало бы попытаться попасть домой, попытаться организовать Алых, чтобы дать отпор. Но вряд ли от этого будет толк. Впервые на стороне восставших был не только численное преимущество, но и огромное превосходство в силе.

Рома плотно задернул шторы, повернувшись, сложил руки на груди и прислонился к подоконнику. Сидеть здесь было особенно негде. Маршалл навел кое-какой уют, но комнатка была очень тесной. Стул, стоящий у кухонной плиты, да матрас на полу, на котором лежали похожие на птичье гнездо одеяла.

Джульетта прислонилась к двери. Они стояли в противоположных концах комнаты и молчали.

Потом Рома сказал:

– Мне очень жаль.

Глаза Джульетты немного расширились. Почему-то ее душила злость. Нет, не на Рому – а на мир в целом.

– Почему тебе жаль? – тихо спросила она.

Рома медленно отошел от окна. Она смотрела, как он провел пальцами по столу, не обнаружил там пыли, и в глазах его вспыхнуло удивление – потом его взгляд упал на пальто, висящее на стене. Похоже, до него наконец дошло, что все это время Маршалл жил именно здесь.

Он сделал еще один шаг. И в ответ на ее вопрос показал на кровь на ее руках.

– Он был твоим двоюродным братом, Джульетта. Мне очень жаль.

Джульетта сжала кулаки и засунула их под мышки. Ее мысли неслись вскачь. Она застрелила своего двоюродного брата, застрелила его людей – своих собственных людей, Алых. Но она об этом не жалела. Она будет жить с этим до конца своих дней и в ночной темноте, когда ее никто не сможет видеть, будет тихо плакать по тому парню, которым он мог бы стать. Она будет горевать по остальным погибшим Алым, как она горюет по Белым цветам, которых убила в ходе кровной вражды, будет горевать даже больше, потому что их верность должна была обеспечить им защиту, однако она, Джульетта, обратила свое оружие против них.

Она не раскаивалась, нет. Ей было тошно, она ненавидела себя, но сейчас, здесь, перед ней стояла причина всего, что она совершила, и сознания того, что он цел и невредим, было достаточно, чтобы отбросить отвращение к крови на ее руках и отвращение к городу, который сделал ее чудовищем.

– Мне не по себе от твоей доброты, – выдавила она из себя. – Какое бы смятение я сейчас не испытывала, я заслужила эти муки.

Рома тяжело вздохнул.

– Ты лгунья, Джульетта Цай, – сказал он. – Ты лгала мне, пока я не захотел, чтобы ты умерла.

Она не вынесет этой нежности в его голосе.

– Это потому, что я не могла рисковать. Не могла допустить, чтобы мой кузен отнял у тебя жизнь. И все потому, что я оказалась слишком слаба, чтобы отпустить тебя. – Она разжала кулаки, чувствуя, как ладони начинают чесаться от засохшей крови. – Но он все равно попытался убить тебя.

Рома сделал еще один шаг вперед. Он был осторожен, он даже не смотрел на нее, опасаясь, что она сбежит.

– Ты была так озабочена тем, чтобы защитить меня, что не подумала о том, хочу ли я защиты. А я предпочел бы умереть, зная, что ты осталась такой же, какой была, чем прожить долгую жизнь, считая тебя жестокой.

– Я и есть такая – жестокая.

– Нет, ты не такая.

Джульетта с усилием сглотнула. Как быстро он забыл. Как быстро попытался убедить себя в обратном.

– Твоя мать, Рома.

– О, прошу тебя. Я уже знаю.

Он… что? Джульетта смотрела на Рому, а он на нее.

– О чем ты?

– Я знаю, как это бывает, Джульетта. – Рома запустил руку в волосы, темные пряди упали ему на лоб, и идеальный образ холодного гангстера, который он культивировал все последнее время, наконец разрушился, он стал настоящим. – Я знаю, что мы были угрозой друг для друга с самого начала. И я знаю тебя, знаю куда лучше, чем ты думаешь.

– Неужели?

Но Рома не дал ей предаться жалости