Дела Тайной канцелярии - Виктор Фламмер (Дашкевич)

уже спокойнее: – Это мы еще посмотрим… посмотрим. Немедленно подготовь все и принеси плеть. Понял?

– Да, ваше сиятельство. – Черт поклонился и исчез.

А Филипп Артемьевич отправился в курительную комнату. Пропустив бокал коньяка, он спустился по лестнице.

Фамильяр стоял посреди комнаты вызовов, держа плеть в руке. На печи шипела кювета с кипящими приборами.

Филипп Артемьевич вздохнул и протянул руку за плетью.

– Раздевайся и становись на колени, – велел он. Анонимус немедленно выполнил приказ.

Такой привычно послушный… сердце сжалось, и от горечи даже зубы свело во рту.

– Почему? Почему ты ничего не рассказал мне?.. Ведь не сразу у вас образовалась… такая связь? Зачем ты покрывал Аркадия? Как ты мог?

Фамильяр поднял голову, и, хоть смотрел он в район груди хозяина, Филипп Артемьевич увидел, что зрачки черта стали вертикальными и в его глазах застыло какое-то непривычное выражение – смесь эйфории и словно бы детского восторга.

– Потому что он гений. Ваше сиятельство, когда-нибудь вы будете гордиться своим сыном.

Филипп Артемьевич вздохнул, замахнулся и со свистом опустил плеть на голые плечи фамильяра.

– Посмотрим… – пробормотал он, – посмотрим…

Глава 13

Захват императора Владимира

…Ворот парадного мундира так давит на шею, что трудно дышать. Хочется вцепиться в него, вырвать золоченую пуговицу, освободить горло, грудь… легкие.

Парадный меч на поясе, проклятый японский меч весит, наверное, тонну.

Он подходит к зеркалу. Нет, он еще не старик. Совсем не старик, если смотреть издалека. Но если подойти ближе… Эти глаза, этот взгляд, эти опухшие нависшие веки… как будто ему не пятьдесят четыре, а все восемьдесят, а то и сотня. Как давно он перестал спать? Перестал засыпать один?

…Как давно все это началось?

– Ваше императорское величество?

Чей это голос из-за двери? Министра дворца? Да, похоже. Он с трудом прорывается через пелену, окутавшую разум. Вдохнуть, еще раз. Нет, эта чертова пуговица, почему она такая тугая? Ох, вот так полегче.

– Не входить! – рявкает он, удивляясь, откуда в его голосе столько силы.

Никто ничего не должен заподозрить. Никто. Ничего. И никогда. Все эти годы он играет свою роль. И, о да, надо отметить, играет ее отлично.

…Так когда все началось? В тот день, когда он, услышав крик жены и сердцем, всем нутром понимая, что просто рожающая женщина ТАК не кричит, ворвался в спальню, расшвыряв врачей и акушеров? Чтобы услышать, нет, собственными глазами увидеть приговор? Своей семье, своему роду. Себе. Тогда, в тот день, сжимая в руках мертвого, давно уже погибшего своего ребенка… почему он не умер вместе с сыном и женой?

…Все равно исход один. И если нет никакой разницы, то…

Нет, конечно же, все не так. Кого он пытается обмануть? Это началось гораздо раньше, в этой самой Алой гостиной.

…Восемнадцать лет и терпкий вкус вина на губах. И веселый задорный смех друга Аркадия, разглядывающего очередную японскую гравюру.

– Вот это красавица, аха-ха-ха, ты посмотри только. – Товарищ пытался пальцами сдвинуть собственные брови на лоб, смешно пучил глаза и делал губы уточкой, карикатурно изображая японку с картины. Это и правда выглядело уморительно, и Владимир засмеялся. Хотя ему почему-то было обидно за давно умершего художника.

Как будто это над его картиной потешаются. Но это Аркадий, он высмеивает все и всех, глупо обижаться. Тем более это просто гравюра со стены, тут много таких, гостиная оформлена в восточном стиле. И Аркадий еще не видел тигра, тот висел у него за спиной. Но и до тигра дойдет очередь этим вечером. И Владимир просто взял бокал и пожал плечами:

– С твоими мозгами, заучка, куда до понимания искусства?

Отец отбыл в Петербург и планировал остаться там до самой Пасхи. А из окна нового дворца было видно, как достраивают его левое крыло, и именно поэтому он и Аркадий здесь, в Омске, а не в поместье Авериных, как обычно на каникулах. Владимир очень хотел показать другу дворец: тот получался очень красивым и современным. Может, поэтому так обидно от насмешек. Пока Аркадий только критиковал, а Владимир отшучивался. В целом получалось довольно весело.

– Ты хоть одну живую японку видел? А? Знаток?

– А ты? – хитро посмотрел на него Аркадий.

– Конечно. – Он старался изобразить на лице как можно более расслабленную и безразличную ухмылку, но все равно вздрогнул. Потому что они оба знали, ГДЕ он видел японских женщин.

…И Аркадию это было прекрасно известно. Он один из немногих, кто посвящен в тайну императорского «фамильяра». Как и Филипп Аверин, когда-то воевавший вместе с отцом и участвовавший в том вызове.

Об этом никогда не говорили вслух, но Владимир знал. Связь семьи Колчаков с Авериными куда глубже, чем может показаться на первый взгляд.

Но вот чего Аркадий не должен узнать, о чем не должен догадаться никогда – это насколько сильно он, будущий наследник российского престола, боится этого существа. «Русское чудовище» стало главным чудовищем и его ночных кошмаров.

Владимир снова покосился на окно. Императорский див был здесь. Присматривал за строительством дворца.

Или не только за строительством, но и за наследником и будущим хозяином? Отец последнее время вел себя странно. Опасался каких-то заговоров, покушений. А среди придворных шептались, что император плачет ночами. От этого становилось еще страшнее.

Но выпитое вино глушит страхи. Поэтому Владимир, потягиваясь, со старательно вплетенной в голос ленцой проговорил:

– Да у него этих японок… в личинах. На целый гарем хватит.

Аркадий, поднесший свой бокал к губам, натурально плюнул вином, они оба расхохотались в голос, как будто Владимир действительно сказал что-то смешное. Но Аркадий вдруг стал серьезным.

– Покажешь?

Если бы он тогда сказал «нет», может быть, все пошло бы по-другому, круг разомкнулся. Теперешний Владимир, разменявший полвека, часто в ночных кошмарах кричит себе восемнадцатилетнему: «Нет! Не делай этого! Это ловушка!»

Но тогдашний малолетний пьяный балбес только усмехнулся, стараясь скрыть нахлынувший страх:

– Да запросто.

…Неужели он всегда боялся Аркадия? Его насмешек, его знаний? Иногда казалось, что этот человек смотрит тебе прямо в душу и видит насквозь, похлеще любого ясновидящего. И это знание в любой момент может обернуться хлестким обидным словом или язвительным стишком.

Или, наоборот, поддержкой в самый важный момент. Пара слов, и оценка за экзамен уже не волнует, и к понравившейся красавице подходишь без всякого стеснения.

Нет, не боялся он своего лучшего друга. Все это шелуха и ложь, а может, и очередная попытка себя оправдать. Уважал, да. И, чего греха таить, искал одобрения. Потому что когда Аркадий говорил «хорошо», значит, и правда вышло здорово.

Именно поэтому он