Железный Аспид. Война - Н. Мар

состояла из плоских лучей, которые соединяли подошвы сапог. И тут же мужчина поднялся над землей. Невысоко, примерно на полметра.

— Ноги держите на ширине плеч. Впрочем, кому как удобно, это лишь для контроля над собственным телом и ощущения безопасности. Чтобы повернуть, наклоните все тело в нужную сторону, — он закончил инструкцию и облетел группу по кругу.

— А чтобы затормозить — вниз? — уточнила Самина.

— Да. Только не верхнюю часть корпуса, а именно все тело, понимаете? Это очень важно: ундаборд ловит смену положения центра тяжести. Главное — не бояться.

То ли так и было задумано, то ли Бензер силился приукрасить изобретение своих инженеров, но легче казалось управлять молодым биглем, чем ундабордом. Эйден взлетел первым и сразу почувствовал, что в его нынешнем положении одно неверное движение, и он свалится в траву или налетит на мраморную колонну. Так и случилось: вскоре после старта робот задел плечом формацию и упал. Да так сильно, что кувыркнулся через голову. Поднимаясь на ноги, он поймал встревоженный взгляд Самины.

— Что с тобой? — шепнула она. — Это все еще ты?

— То есть?

— Я видела: твой глаз стал красным на секунду или две.

— Я знаю. А почему ты шепчешь? Разве не следует немедленно и очень громко поставить в известность куратора?

Не дожидаясь ответа, Эйден пролетел мимо: без эксцессов, но предельно аккуратно. Орис же храбрился и нарочно летел над каждой кротовой норой, какая попадала в поле зрения. Что ж, он был легкий, гибкий, а магнитные флуктуации на него не действовали. К тому же, в отличие от императора, юноше было простительно растерять престиж и угодить носом в землю. Остальные, впрочем, только этого и ждали — слишком уж разошелся Орис в своей браваде.

Кибернетик давно освоил ундаборд, но провозился дольше всех. Дело было в Самине, которая никак не могла взлететь и продержаться хоть пару метров. Наконец она кубарем покатилась на землю и чудом не поранилась об осоку. После этого Бен разрешил ей лететь рядом, чтобы поддержать, если что. Но коварное «если что» случалось каждые пять секунд.

— Не хватайся за меня, Сэм! — в который раз донеслось сзади. — Ундаборд не предназначен для этого, что ты вцепилась в меня мертвой хваткой? Лети сама, ну же!

Спустя еще вал распекающей критики Эйден решил, что манеры доктора заслуживают сдержанного комментария:

— Бензер, внимание военных скорее привлекут твои вопли, чем всплески энергии от полета. Не мог бы ты проявлять свою заботу поделикатнее?

— Учитывая ситуацию, вы требуете от меня невозможного.

— Лучше я… пойду… пешком, — задыхалась Самина.

Она хаотично взмахнула руками и на повороте схватила Бена за что попало.

— Ты уберешь от меня свои грабли наконец? — рявкнул тот, покачнувшись.

Краем глаза, где-то на периферии ожиданий, Эйден уловил бешенство. Орис. Брат покрылся румянцем и направился к сестре, но —

— Орис! Бюрлен-Дукк!

Металлический оклик подействовал на обоих. В напряженной тишине синтетик жестом подозвал к себе мальчишку. Вдвоем они поднажали на ундаборды и оторвались от тех двоих.

— Я накажу тебя за разжигание открытого конфликта, — еле слышно приструнил Эйден. — Держи себя в руках.

— Он задрал уже оскорблять мою сестру!

— Доктор ее пока не оскорблял, Орис.

— Мне не нравится, как он с ней обращается!

«Ну так врежь ему, кого ты слушаешь? Нашел образец нравственности».

— Бензер раздражен, но не делает ничего дурного. Тебя тянет заступиться, я понимаю. Но сейчас твое вмешательство выйдет неуместным.

— Да почему же⁈

— Оно не оставит ей выбора.

— Какого еще выбора?

— Казнить или миловать твоего противника. Ты ее брат, ее семья. Прав ли Бюрлен-Дукк или нет, что останется Самине, кроме как встать на твою сторону? Это несправедливо. И, что самое печальное, не преподаст ей урока. Как только эти двое помирятся, ты останешься крайним.

Орис помолчал немного, осмысливая аргументы.

— Ну допустим. Мне нельзя вмешаться, но вы-то — можете?

Эйден не хотел этого вопроса. Ответ на него был запутан и тернист. Он вмещал в себя и миллион самых разных отношений, которых андроид сполна навидался за пятьсот лет, и строжайший имперский принцип разумного нейтралитета. И даже то, что, в конечном счете, Эйден был согласен с Орисом, но статус и положение не позволяли чинить мордобой, чуть только некий джентльмен взглянет на леди не под тем углом.

— Пока у нас есть время, я расскажу одну историю. Ты ведь знаешь, как любит империя насаждать в оккупированных мирах свои правила? Отвергать и запрещать традиции, извращать культуру, подводить их жизни под одну гребенку, чтобы легче было управлять?

— Э-э-э… — На самом деле что-то подобное, почти дословно, бранианцам говорили в школе. Потом в колледже. И в академии. Да на каждом шагу. Но теперь Орис предпочел ответить уклончиво. — У меня вообще-то тройка по военной истории.

— Тогда ты не безнадежен. Так вот, это все неправда (замени последнее слово на что-то порезче). Мы лишь предлагаем свой уклад как образец процветания. Если местное правительство стоит на своем, но при этом желает войти в состав империи, это его право. Но если возникают подозрения, что в их мире кто-то всерьез ущемлен, мы посылаем туда своих агентов. Надолго, порой на много лет. За это время они должны выяснить, на самом ли деле кто-то страдает. Только когда это признается достоверным, Ибрион вмешивается с правом вето и своими уставами.

— Как это? Что значит «страдает на самом деле»? Разве это не очевидно?

Андроид полуобернулся, чтобы глянуть на очевидные страдания Самины. Ее сосредоточенное лицо покрылось испариной.

— Орис, есть планеты, где рабство — высшая ступень карьеры. Свобода и работа на себя там — настоящее унижение. Есть целые миры, где народы не желают искусственно продлевать жизнь. Их конечная цель — не единоличное счастье, а вечный цикл превращений из минерала в органику и обратно. Если их излечить от смертельной раны, они будут страдать оттого, что не накормили собою червей, не напитали почву. Но самая поразительная история с нашими агентами приключилась на планете каннибалов. В своих первых отчетах ибрионцы были поражены тем, что в высокоразвитом, цивилизованном обществе после войны стороны ритуально поедают тела убитых врагов. Своих погибших, между тем, они хоронят со всеми почестями. Сказать, что для нас видеть подобное неуважение к противнику было дико — ничего не сказать. Вред был настолько очевидным, что