Юрий Никитин - Гиперборей

Ознакомительный фрагмент

Восход солнца застал его спускающимся из леса к терему. Он был в холщовой рубахе, на широком поясе висел Последний Крик, за плечами торчал лук и колчан со стрелами. Лицо было темным, как грозовая туча.

Олег прокрался задами, перебегая от сарая к сараю. Открытые места проползал, прижимаясь к земле, замирал при каждом шорохе. Шум, звон железа и ржание коней доносились от самого высокого терема. По узкой улочке между хатками часто проносились всадники.

Ворота терема были распахнуты, туда по двое-трое въезжали вооруженные обры. Кони были под попонами, обры захватили тяжелые топоры, у некоторых вдобавок к седлу были приторочены длинные копья, широкие щиты, шестоперы и палицы, утыканные шипами. У коновязи уже грызлись и обнюхивались четырнадцать оседланных коней.

Ворота терема отворились. Все повернулись к вышедшему на порог тучному человеку в расшитом халате, и Олег незаметно перебежал к самим воротам во двор. Толстый живот обрина вываливался поверх широкого шелкового пояса, лицо блестело от жира. Во дворе затихло, всадники перестали горячить коней, вытянули шеи.

— Воины! — крикнул толстяк неожиданно тонким визжащим голосом. — Вчера погиб десятник Дермадуп, вы его знаете как храброго воина. С ним остались еще четверо отважных... Убил их всех пещерник, который живет в том лесу!

Один из всадников закричал зычным голосом, побагровев от собственного рева:

— Откуда известно, что убил пещерник? Может быть, восстали дулебы?

— Один из раненых сумел спастись, — объяснил толстяк в халате. — Правда, ночью ушел в мир Большой Кобылицы... Он рассказал все и поклялся на своем оружии.

— Которое он позорно бросил в лесу, — хмыкнул недоверчивый воин. — Кто этот пещерник? Великий Маг?

— Колдовства не было, успокойтесь... Он убил умело, захватив врасплох. Пещерниками становятся не только слабые да увечные. Иной раз великие воины дают странные обеты... Разве не ушел в пустыню великий Сракотак, победитель дракона? Ушел в расцвете сил, отказался от руки дочери падишаха и от всего царства! Об этом поют самые трусливые из певцов, но даже они не понимают...

Другой воин, краснощекий, с ниспадающими на плечи волосами, вскрикнул:

— Если он был великим воином, то я первым сражусь с ним!

Толстяк предостерегающе поднял руку. Лицо его было встревоженным, хмурым:

— Лучше забросайте дротиками издали. Убейте стрелами. Я не хочу терять людей. Нас пришла сюда сотня, а погибло уже восемь, если считать доблестно погибшими и тех, кто утонул спьяну, упал с дерева, захлебнулся в блевоте...

Краснощекий заорал, надсаживаясь и выгибая грудь еще круче, словно петух на заборе:

— Я потерял счет битвам, как дурак-десятник потерял счет бабам! К обеду все увидите его голову на моем копье. Я сам вырву его печень, съем сердце, а из черепа сделаю чашу и буду пить вино, лежа на животах дулебских женщин!

Он начал поворачивать коня от крыльца, а в этот момент Олег поднялся во весь свой немалый рост.

— Я принес свою голову сам, — заявил он громко в мертвой тишине. — Иди и возьми ее!

Во дворе все замерло. Толстяк застыл с открытым ртом, не двигались всадники с отважным сотником. Наконец сотник опомнился, крикнул торопливо:

— Это в самом деле великий воин! Как твое имя?

— Что в имени моем? — ответил Олег тяжело. — Вы потеряли пятерых, нарушив заповедь не трогать храмы и служителей, Искателей Другой Жизни. Повторяю: не трогайте меня! Я живу в лесу, питаюсь растениями. Ни во что не вмешиваюсь, хотя дулебы — это мой народ...

Сотник прервал, голос был подозрительным:

— Почему ты не со своим народом?

— Я с ним, — ответил Олег.

— Почему не воюешь? Не мстишь за убитых?

Олег вздохнул, не умея ответить. Око за око, зуб за зуб... Когда-то и он думал, что только так справедливо, именно так честно, но потом ему открылось, а этим — нет. Беда в том, что даже взрослому трудно объяснить, чем плохо око за око, а как втолковать детям?..

— Я ищу другой путь, — ответил он.

— А найдешь? — поинтересовался сотник. Его пальцы сомкнулись на древке копья, чуть передвинулись, выбирая равновесие.

— Не знаю.

Улыбка сотника вдруг превратилась в оскал, глаза сузились:

— Таких, как ты, много... К счастью!

Он швырнул копье так резко, что всадники не успели даже проводить взглядами. Олег ожидал броска, качнулся в сторону, одновременно натянул тетиву:

— Таких, как ты, тоже много... на беду!

Стрела пробила железную пластину доспеха с такой легкостью, словно обрин был в полотняной рубахе. Оскалив зубы, он с воем ухватился за белое оперение, а три новых стрелы ударили в ближайших воинов. Четвертая достала толстяка, выбив зубы и вонзившись в раскрытый рот так, что острие вылезло из затылка.

Олег успел выпустить еще три стрелы, воины с копьями шатались в седлах, иные пронзены насквозь, оставался еще один с дротиком, и Олег, отражая удары мечом, все время держал его в виду. Наконец тот метнул, размахнувшись так широко, что едва не упал. Олег подпрыгнул, одновременно ударил сапогом в чужое лицо, копье ловить не стал — метнуть не дадут, бешено завертелся во все стороны, бил мечом, ногами.

Двое всадников осадили коней, торопливо отвязывали от седел копья. Олег подхватил лук, взлетел на забор, побежал по торцам вбитых в землю бревен — в десятке шагов высился длинный сарай, к нему примыкали конюшня и кузня, а дальше общая крыша соединяла подсобные строения с теремом.

Мимо с шумом, треща расщепленным концом, пролетело короткое копье. Олег с разбегу вспрыгнул на крышу сарая, пронесся на другую сторону, слыша, как прогибаются крытые гонтой доски, пробежал по крыше конюшни, перепрыгнул на терем — тот был всего на сажень выше.

Во дворе стоял крик, вертелись, как юла, всадники, дико ржали испуганные кони, трупы обринов распластались в лужах крови. Олег с замирающим от страха сердцем повис на кончиках пальцев, цепляясь за скользкие дощечки на краю крыши — со двора могут поразить стрелами, а из окна терема легко пырнуть копьем в незащищенный живот!

От этой мысли стало так жутко, что пальцы начали разжиматься. Он поспешно качнулся, вышиб раму и ввалился в терем. Перекувырнувшись через голову, вскочил, как остервенелый кот: оскаленный, лютый, готовый драться до последнего.

В горнице находились три женщины. Две старые, третья совсем молоденькая с копной иссиня-черных волос. Обе старые карги завизжали так, что в ушах, привыкших к лесной тишине, заломило от боли. Юная красавица вздрогнула, закусила нежную губу. Ее неправдоподобно большие глаза быстро обежали его с головы до ног, остановились на плече, где была кровь.

— Тихо! — приказал Олег.

Старые женщины завопили еще громче. Одна люто размахивала ножом, другая, ковыляя, как хромая лошадь, теснила красавицу в глубь комнаты. Девушка ухватилась маленькими пальчиками за рукоять разукрашенного кинжальчика, ее глаза тревожно блестели.