Юрий Никитин - Гиперборей

Ознакомительный фрагмент

Олег пригнулся, всем видом показывая, что прыгает под коня и распорет брюхо. Десятник свесился далеко влево, пытаясь достать пещерника, мечи с лязгом сшиблись, другой рукой Олег ухватил врага за край кольчуги, и конь освобожденно пронесся дальше.

Десятник гулко ударился о землю. Олег опустил саблю, однако десятник прыгнул прямо с земли — глаза вытаращены, зубы хищно блестят. Олег парировал удар, тут же ударил сам, отвернувши в последний момент лицо, чтобы не видеть, как острое железо крушит человеческие кости.

Его трясло, дыхание вырывалось из пересохшего горла с жестяным стоном. Руки дергались, губы прыгали. Он торопливо ходил кругами по поляне, унимая дрожь, отводил глаза от убитых и умирающих. Повезло, что застал врасплох, иначе пятерых не одолеть — давно не держал в руках смертоносного оружия.

Он потрогал одного ногой:

— Жив, не притворяйся.

Обрин молчал, Олег приложил острие меча к его горлу. Капли крови стекли по лезвию, побежали по незащищенному горлу и образовали лужицу в ямочке между ключицами. Обрин открыл глаза, прохрипел:

— Тиамат... Прими меня в свой мир...

Изо рта у него хлынула кровь. Олег вынес из пещеры чистые тряпицы, быстро смастерил лубки, вложил сломанную руку и крепко привязал. На рану в плече наложил лечебных листьев, примотал чистыми лентами. Насильно заставил выпить горький отвар, сказал:

— Я волхв, умею лечить. Ты приедешь к своим, скажешь, что я — пещерник, который хочет, чтобы его оставили в покое.

Он забросил обра поперек седла на самую смирную с виду лошадь, хлестнул по толстому крупу. Лошадь тронулась, а когда скрылась за деревьями — до слуха Олега донесся учащающийся топот: обрин перестал притворяться умирающим, схватил поводья.

Олег вернулся на свой камень, где вот уже несколько лет встречал рассвет в лесу. Трава на поляне вытоптана, изломаны стебли, блестят капли сока. По краю бродят кони: шумно срывают молодые листья с кустов, под копытами хрустят прошлогодние сосновые шишки, расклеванные птицами. Пахнет свежепролитой кровью, а за кустами, в глубине, уже началось осторожное шевеление. Ветки явора закачались под налетевшими воронами. Из четырех обринов один был еще жив, но жизнь вытекала с последними каплями крови. Он изо всех сил терпел боль, прикидывался убитым, дабы обрадованный враг не бросился глумиться над живым: сдирать кожу, выкалывать глаза — кромсать ножом мертвого не так сладко. Олег чувствовал печаль и горечь. Уходит из жизни человек. Он не только не видел настоящего мира, для которого рожден, но и своего плоского не успел рассмотреть! Вышел из тьмы и ушел во тьму.

Вечером Олег подстрелил молодого кабанчика. Очищая собранные мечи от застывшей крови, посмотрелся в лезвие, удивленно покрутил головой. Изможденное лицо прямо на глазах теряет смертельную бледность, исчезли провалы щек, на глазах округляются плечи. В который раз с великим трудом вскарабкался почти к вершине, откуда рукой дотянуться до Настоящего, но как быстро скатывается к подножию в простенький мир, где удар мечом или пущенная стрела служат самым веским доказательством правоты! Уж не про него ли придумана притча, в которой человек безуспешно тащит на вершину горы огромный камень?

Обры — воины-звери, подумал он, воскрешая старые клички. Для них сильный как бык, храбрый как лев, лютый как волк — не слова из песни кощюнника. Они подражают зверям, изо всех сил — на беду, довольно успешно — стараются превратиться в зверей. Поедая убитого хищника, принимают его повадки, ибо мощь и душа зверя обязательно переливаются в их тела. Ритуал поедания почти убитого противника у обров привел к воинскому людоедству, как случилось во многих племенах: голову на отрез, еще у живых противников пожирают печень, пьют кровь.

Они подражают зверям в походке, надевают шкуры, украшают себя клыками и когтями убитых зверей. Полагают, что обладают неуязвимостью, если впадают в бешенство в бою, отбрасывают щиты, а на противника бросаются с неистовой яростью, с криком, воем, пеной на трясущихся губах. Это приводит в оцепенение жителей веси, нагоняет страх на противника, если тот сам разъярен недостаточно или не жаждет окрасить меч в крови. Но если человек не дрогнет, выдержит первый бешеный натиск воина-зверя, что тогда?

Олег посмотрел на свои ладони, сжал и разжал пальцы. Обры — не просто одно из племен, которое, как и другие племена, как и он сам, блуждает в полумраке, отыскивая дорогу к свету. Обры — племя, стремящееся во тьму, старающееся приблизиться к зверю, изо всех сил гасящее ту искру божественного огня, которую зажег в людских душах великий Род. Значит, обры — его враги. Не враги его народа, здесь все народы — осколки его племени, а враги его души...

Он запоздало и с некоторой досадой напомнил себе, что все племя не может стремиться к свету, как не может стремиться и к мраку, а обры вряд ли племя, скорее, тайное или явное воинское сообщество, братство, какие часто встречал у разных народов. Например, хатты с железными ошейниками, что странным образом из знака бесчестия превратились в знак чести. Олег напряженно размышлял, но руки уже работали, умело выпарывали из убитого оленя жилы, сдирали слизь, натягивали... Он сам удивился, как работали умело, словно он и не провел долгие годы в уединении, безмолвии, в тягостных раздумьях об Истине.

Вскоре две новые тетивы были готовы: одна на лук, другая в запас. Предыдущие истлели, пока он искал Истину, но не заржавел грозный двуручный меч, когда-то назвал его Последним Криком. Он не помнил, когда пришел обычай давать мечам имена, но уже у Таргитая был такой меч. На мече клялись, меч был признаком свободного человека, боги вовсе не расставались с мечами. Даже новый пророк заявил, что не мир он принес, а меч, а если у кого нет меча, то пусть продаст плащ свой и купит меч. Но ведь еще Таргитай, ныне Сварог, пытался перековать мечи на орала! Поторопился певец...

Олег нахмурился, раздраженно повел лопатками, поправляя меч за спиной на перевязи. У него просто меч. Просто двуручный меч, у которого не может быть имени, ибо он, Олег, давно не волхв, не боец, а мирный пещерник, мучительно отыскивающий Истину!

Он дремал, привалившись спиной к стене, когда в сонных видениях появилось бледное лицо, он услышал голос. Свой собственный голос, ибо его душа, свободная от мирских забот, понимала, знала, еще дальше заглядывала в грядущее. Олег не все понял из смутного видения, но в груди возникла тянущая пустота, а в животе ощутил холод, словно проглотил кусок льда. Он падал с рассеченной головой, на него обрушивались топоры с широкими лезвиями. Потом его привязали веревкой к коню, потащили труп по земле — тело подпрыгивало на выступающих корнях, камнях, оставляя клочья кровавого мяса на острых сучках валежин... Мелькнула его пещера — обры садились на коней.