Кремень и зеркало - Джон Краули

– Чего вы от меня хотите?

– Во-первых, – начал О’Нил, – я хочу, чтобы вы заступились за меня перед королевой. Я прошу ее милости. Мое имя и честь опорочили. Я служил Ее Величеству верой и правдой – и не по своей вине лишился ее доверия.

– У меня нет такой возможности, – сказал Эссекс.

О’Нил, однако, повел себя так, будто получил согласие. Он тронул поводья; конь под ним двинулся вперед и остановился на отмели, посередине ручья. Оттуда О’Нил помахал Эссексу – мол, давайте и вы сюда. Эссекс оглянулся; лошади беспокойно переминались с ноги на ногу, люди из его полка тоже нервничали; они что-то чуяли, но Эссекс не считал, что его заманивают в ловушку. Тут было что-то другое… но что? Подняв руку, чтобы никто не вздумал за ним последовать, он направил коня сквозь камыши, в воду. О’Нил двинулся вверх по ручью, снова заговорив, и Эссексу ничего не оставалось, как следовать за ним.

– Я знаю, что сэр Филип Сидни был вашим другом, – с улыбкой молвил О’Нил. – И мы с ним тоже были друзьями.

– Я был рядом с ним, когда он погиб в бою.

О’Нил торжественно кивнул – так, будто и сам при этом присутствовал.

– Мы дружили еще мальчишками, в Пенсхерсте. Видите – вон там, впереди, островок? Поедем туда, присядем под деревьями.

Эссекс замялся, остро чувствуя, что он сейчас совсем один; но отказаться, не потеряв лица, было невозможно. К тому же он был вооружен и не видел причин бояться. Они подъехали к островку; кони вышли из воды, отряхиваясь и осторожно ступая между корней, оплетавших обрывистый берег. Почти весь открытый участок посреди островка занимала каменная плита, широкая и плоская, точно стол, опиравшаяся на другие камни, поменьше. А вокруг нее, словно совещаясь о чем-то, сидели дети или маленькие человечки, бледно-серебристые, колышущиеся волнами бестелесные существа. Эссекс услышал смех, и человечки сей же миг вскочили и прыгнули в воду – все разом, точь-в-точь лягушки на лилейном пруду, если спугнуть их случайным звуком.

– Вы не спешитесь? – раздался голос графа Тирона.

Эссекс вздрогнул: он чуть было не забыл, что этот человек тоже здесь. Между тем О’Нил уже расположился за столом, усевшись на камень. На столе стояли кувшин и два кубка. Так, значит, эти дети – всего лишь слуги: приготовили угощение и ушли… Эссекс спешился и сел напротив О’Нила. Солнце на мгновение скрылось за проплывающей тучкой и снова выглянуло.

Позже, вспоминая этот день, граф Эссекс не смог бы сказать, сколько они там просидели; но он помнил, что время шло; помнил, что ирландец стоял на своем и без устали сыпал аргументами. О’Нил хотел, чтобы Эссекс – именно Эссекс и никто иной – стал его заступником, выступил перед королевой от его имени, говорил с ней от лица Ирландии. Он говорил пылко, бессвязно; несколько раз казалось, что он вот-вот расплачется. И все это, несомненно, было притворство и бессовестное вранье.

Но если так (спрашивал себя Эссекс позже, когда все кончилось), то почему он поддался? Почему это все так на него повлияло?

– С какой стати, – возмутился он тогда, – вы решили, что я заступлюсь за вас перед Ее Величеством? Вы – ее враг, бунтовщик. Вы противитесь ее желаниям и повелениям. Она вас ненавидит; с чего вы взяли, что можете надеяться на ее любовь?

– Было время, когда она говорила со мной ласково. Хвалила меня. Заботилась обо мне, как мать. – Он помолчал, сморгнул слезы и развел руками, показывая Эссексу открытые, честные ладони. – Вы, милорд, и она – как две звезды: одна восходит, другая клонится к закату. Вы идете к вершине славы, а ее пора миновала.

– Значит, вы не только боец, но и провидец, – хмыкнул Эссекс. – Говорят, все ирландцы такие.

– Тогда я скажу вам, что я вижу, – с неожиданной твердостью отозвался О’Нил. – Королева – не божество. Она всего лишь старая женщина, упрятанная, точно в ларец, в женщину помоложе – со всеми этими ее платьями, белилами и париками.

Эссексу почудилось, что при этих словах кто-то хихикнул – но кто? Где? Он привстал со своего камня, схватившись за шпагу:

– Придержите язык, сэр! Вы не смеете говорить со мной о нашей королеве в таком тоне!

– Вы знаете, что я прав. То же самое делает любая колдунья или ведьма: прикидывается красавицей, чтобы обворожить мужчину и завладеть им. А как этого избежать, спросите вы? Как сделать так, чтобы вами не завладели? Очень просто: надобно самому владеть собой. Вот и все; иначе никак.

«Почему он все время вертит в руках этот каменный осколок?» – мелькнуло в голове у Эссекса.

– Она воспламеняется вашей юностью и силой, вашей честью, вашим мечом, – продолжал О’Нил. – Привезите ей мир, который мы с вами заключим, положите его перед ней и докажите ей, милорд, что вы стали тем, кем она была когда-то, но больше не может быть: миротворцем, мудрым, как змий, как многоопытный старый лис, неустрашимый, но воистину осторожный.

– Чересчур осторожный. Она желает мира, но и победа ей желанна не меньше.

– Она желает того же, чего и вы: чтобы вы сняли с ее плеч это бремя и дали ей отдохнуть, уйти на покой с почетом, во всем блеске славы. Неужто вы сами этого не видите?

Все тело графа Эссекса внезапно вспыхнуло жаром. Он словно ослеп на миг, а затем снова прозрел. Белые, прозрачные дети вновь обступили островок; он видел их собственными глазами. И опять до него как будто донесся смех, бесконечно тихий, на самой грани слышимого. Но тот мальчик, который укрывал в ладонях что-то блестящее, стоял у него за спиной; этого мальчика заметил только О’Нил – в тот самый миг, когда бледные ладони разомкнулись и выпустили золотую муху. А потом все стало как прежде: остались лишь двое мужчин, сидящих за каменным столом на речном островке, поросшем деревьями и зелеными камышами.

– Милорд, – негромко промолвил Хью О’Нил, словно понимая, что Эссекс отвлекся, и стараясь вновь завладеть его вниманием. – Я хочу предложить вам перемирие, милорд. От сегодняшнего дня и на шесть недель, с тем условием, что мы сможем продлевать его по договоренности столько раз, сколько потребуется.

Эссекс едва слышал его. Некоторое время он молча озирался вокруг, глядя то на восток, то на запад, и сам