Гидеон Эйлат - Бич Нергала

Путь Бен-Саифа отмечали вехи, диковинные для этих мест: панцирь из легкого серого металла, кольчуга, напоминающая рыбью чешую, наплечники и поножи необычной формы, странного вида оружие. В конце концов, у сотника из доспехов остался только шишак с золотой совиной головой, а из оружия — увесистое «жало Мушхуша», которое он то и дело перекладывал с плеча на плечо. На поясе всхлипывала нагретая солнцем жестяная баклага, рейтузы были в дырах и засохшей крови, сапоги просили каши. Из-под шлема торчали грязнющие патлы, месячная щетина поблескивала потом. Он возвращался домой.

Не все сладилось, как задумывалось, но ведь он — всего-навсего первая ласточка. Хлопотливая пичуга, предвестница весны. Мыслимое ли дело, подумал он, весна сразу за летом? Э, господа хорошие, погодите, еще не то увидите. Лун, где ты, дружище, жив ли? А если жив, дотянешь ли до нашей весны?

На горных вершинах искрились вечные льды, а пласты розового мрамора рождали зарю в разгаре дня. Бен-Саиф возвращался домой.

Часть вторая

ТАВРО ДРАКОНА

Глава 1

Тень лиственного леса растворяла полуденную жару, крошила в янтарные дребезги лучи неистощимого солнца. Томный ветерок шевелил блеклые стебли орляка, колючие ветки акации и дикой сливы, усыпанной незрелыми ягодами; над зарослями ежевики тучами роились мелкие серокрылые бабочки. Отряд пробирался оленьей тропой, не опасаясь погони. Когирцы и их предводитель понимали: хоть и удалось вражескому обозу вырваться из западни с малыми потерями, всадники в серых латах не отважатся на преследование. Агадейцы еще не освоились в этих лесах.

В отряде трое были тяжело ранены, двоих копейщиков пришлось оставить там, где их сразили враги. Близкие друзья погибших горевали об утрате, но никто не винил в ней Конана, ибо враг потерял убитыми не меньше. Лучше всех поработали арбалетчики, сразу уложив наповал двух агадейцев, — не ожидая нападения, те ехали по лесу с поднятыми забралами. Потом когирцы с устрашающими криками ринулись в конную атаку, — как выяснилось вскоре, напрасно.

Противнику было не занимать ловкости и отваги, а его колдовское оружие убивало мгновенно или причиняло страшные раны. Еще один горногвардеец погиб случайно, не успев метнуть в атакующих глиняную бутыль с горючей жидкостью; едва он плюнул в горлышко, струя пламени ударила ему в лицо, по всей видимости, оружие было неисправным. Обезумевший от боли и страха конь унес седока, превратившегося в живой факел, в гущу леса, а Конан, видя, как падают замертво его люди, как мечи и копья отскакивают от непробиваемых серых доспехов, вовремя спохватился и дал команду отступить.

Вожделенный неприятельский обоз и малочисленная, но чрезвычайно опасная охрана остались на узкой лесной дороге. Конан уводил отряд к владениям графа Парро — тайной базе когирских партизан.

— Полтораста против тридцати, и драпаем, — проворчал на бивуаке Сонго, когда ему перевязывали обожженный локоть. — Этак целый век можно провоевать.

Конан в том скоротечном бою так и не успел скрестить меч ни с кем из агадейцев. Но он и не ставил себе такой задачи. Он наблюдал и мотал на ус. Помимо всего прочего, он заметил, что горногвардейцы, с ног до головы увешанные всякими волшебными снастями, в близком бою отдают предпочтение мечам и булавам. Наверное, сказывалась привычка. Впрочем, они и новым оружием дрались превосходно, видать, их здорово натренировали на родине. Отличная боевая машина. Конан не сомневался, что сумел бы основательно ее покорежить, а то и вовсе сломать — ценой гибели всего отряда. Он предпочел отойти.

— Пропустим гадов к оборотням — наплачемся, — раздраженно добавил Сонго.

Обоз с агадейским оружием пробирался к замку барона Морго, одному из когирских дворян, присягнувших самозваной королеве. И барон, и все обитатели соседних имений, несколько тысяч человек, называли себя Лунами. Не зараженные «лунной болезнью» когирцы страшились их пуще чумы, а партизаны Конана и Зивиллы не знали, что делать с десятками безумцев, выловленных в лесах графа Парро и запертых в подземной тюрьме вместе с хозяином замка и виновником их умопомрачения, израненным агадейским воином по имени Лун. Их охраняли трое слепцов, которые ходили по подземным коридорам ощупью и не боялись заразиться одержимостью. Несколько раз Конан спускался в ту темницу, беседуя с узниками, он ни в коем случае не поднимал глаз. Среди них только Лун упрямо отказывался отвечать на вопросы. Даже граф Парро — его «первая копия», как он себя называл — был куда более откровенен.

— Думаешь, они настолько осмелеют, что начнут гоняться за нами по лесам? — спросил Конан у светловолосого когирского рыцаря.

— А то как же? — Сонго несколько раз согнул и разогнул обожженную руку и удовлетворенно кивнул. — Они теперь те же горногвардейцы. Даже женщины и дети. Умеют воевать. Вооружи их как следует, и не понадобится слать сюда регулярную армию.

Так-то оно так, подумал Конан, да вот только «копии», уже начиная со «вторых», не очень надежны. Среди пленных есть даже буйнопомешанные, а иные просто сидят день-деньской на грязном каменном полу, смотрят в одну точку и пускают слюни. И лишь изредка в них просыпается разум Луна, точнее, его ущербное подобие. Если Ангдольфо всерьез надеется извести партизан руками этих убогих, то как бы ему не просчитаться.

Другое дело, если у агадейского короля найдется еще хоть десяток таких, как Лун. В этом случае когирское восстание обречено. Конан допытывался у графа Парро, есть ли в Междугорье подобные Луну, и тот с гордостью ответил: «Тьма тьмущая!» — «А коли так, — поинтересовался киммериец, — отчего же мы их здесь не видим?» — «Всякому овощу, мням, свое время», — только и ответил ухмыляющийся старец.

— Куда ни кинь, всюду клин, так получается? — сказал Конан и, видя недоумение на лице Сонго, пояснил: — Возиться тут с оборотнями — только время терять. И агадейцев всерьез щипать рискованно. Нагрянут три-четыре тысячи серых, прочешут леса, и останутся от нас лишь трогательные воспоминания.

— Значит, надо во что бы то ни стало взять этот обоз, — решительно произнес Сонго. — И бить врага его же оружием.

«Вот ведь упрямец!» — с одобрением подумал Конан, а вслух сказал:

— Ну, раз надо — возьмем.

В обитой медью створке крепостных ворот отворилась узкая калитка, с внутреннего двора потянуло фекалиями и тухлятиной. Трое грязных, как демоны болот, и растрепанных стражников вышли навстречу пришельцу с мечами в руках. Из проема калитки высунулось длинное копье, все в навозной корке и с двумя-тремя прилипшими к наконечнику соломинами. За воротами истерически хохотала женщина, грубый мужской голос сыпал нечленераздельной бранью. В замке барона Морго свирепствовала «лунная болезнь».