Хайо, адотворец - Мина Икемото Гош

на Авано и Волноходца, ожидая их реакции. Авано, улыбаясь, будто в трансе, с упоением следила за каждым движением актеров, но Волноходец под маской сжал и скривил губы.

А потом Авано что-то достала из сумочки и встряхнула с тихим шорохом. Флакон с таблетками.

Ярко-зеленые пилюли с пряным и свежим ароматом – Хайо видела их в храме Волноходца и потому сразу опознала. То самое лекарство для Авано, которое удерживает духовное истощение ее водяного глаза. Правда, как только раздался шорох, Волноходец резко накрыл рукой флакончик, лежащий у нее на коленях:

– Убери!

– Футиха! – зашипела Авано. – Ты чего? Это же мое лекарство!

– Обязательно его сейчас принимать? – Подбородок Волноходца задрался, и даже через маску Хайо видела, что он смотрит в ее ложу, ей за спину.

Она проследила за его взглядом туда, где стоял Нацуами.

Он будто бы тенью растворился в театральном полумраке, став чуть ли не вдвое выше и уставившись, поблескивая очками, на руку Авано, зажавшую флакон.

– Нацуами? – Хайо потянула его за рукав, но тот не шелохнулся.

В левой руке он сжимал катасиро Коусиро. Кажется, он даже не замечал горячие вспышки тлеющей между пальцами соломы. Белые волокна дыма, подсвеченные софитами, тянулись не только из куклы.

– Нацуами, – настойчиво повторила Хайо. – Сядь.

Он и ухом не повел. Свет рампы осветил его лицо, и Хайо заметила непонятное выражение в его глазах. Не пустоту, отнюдь. Это была очень спокойная, мрачная настороженность. Это был взгляд чего-то прыткого и мощного, совершенно уверенного в том, что никакая добыча от него не ускользнет. «У смерти, – подумала Хайо, – могли бы быть такие глаза». Полные терпения, без намека на спешку.

Волноходец набросил Авано на плечи накидку и потянул за руку, игнорируя ее тихие протесты. Сидящие рядом зрители это заметили и начали перешептываться.

– И что это значит? – сказала, прикрывшись веером, какая-то дама. – Авано Укибаси и Волноходец уходят еще до конца представления…

– Им не нравится пьеса?

– Может, какие-то неотложные дела компании?

– Скорее, проблема в ее самочувствии, – подала голос еще одна. – Я видела, как она принимает таблетки. Яркие, как кошачий глаз, и с виду нехорошие…

С каждым недобрым словом, брошенным вслед, Волноходец буквально сочился страхом и злобой, но продолжал тащить Авано Укибаси прочь из ложи, в панике озираясь, как поняла Хайо, на Нацуами.

А потом наступил второй антракт и зажегся свет.

Нацуами моргал, зажимая руками рот. Потом скривился.

– Хайо, можешь достать платок у меня из сумки? Я тут… мне страшно неловко, но… у меня потоп во рту. Катастрофа. – Она увидела, как по его подбородку вытекла густая струя слюны и прилипла к волосам. – Я не могу ничего сделать.

– Держи. – Хайо подала ему свой платок. Нацуами приподнял свою вуаль, прижал платок к губам. Она вынула катасиро из его руки и чуть не уронила: кукла была страшно горячей. – С тобой такое уже бывало?

– Нет. – Нацуами продолжал прижимать платок. – Хайо, со мной что-то не так. Я как будто сто лет не ел. Голод такой, что мне даже больно. – Он обернулся. – А Волноходец и Авано уже ушли?

– Наверное, на время антракта. – Правда, Хайо сама в это не верила. Волноходец как будто бы бежал, заодно спасая Авано, и некоторые зрители в зале, будто приняв этот побег за разрешение, тоже набрасывали плащи и покидали театр. Игроки подергали удачу за хвост, им хватило. – Сиди здесь, я принесу поесть.

К счастью, ложи обслуживались так, что Хайо нужно было только открыть дверь, как слуга немедленно подал им закуски и чайный прибор.

– Какой стыд, – бормотал Нацуами, пока Хайо открывала лаковые коробочки с едой и разливала чай. Она сняла с него полумаску, так что у него остался только кусочек ткани в руке. – Спасибо тебе.

– С виду вроде уже лучше, – заметила она, подразумевая его слюнотечение.

– Лучше, и не только с виду. Голод все еще нестерпимый, но боль проходит. – Нацуами отвел взгляд. – Я вообще ничего не понимаю.

Они ели молча и быстро, причем неоправданно быстро. Нацуами трясущимися руками запихивал в рот бурый рис, каждое его движение выглядело натужным, как будто он волевым усилием заставляет себя вычерчивать линии талисмана, чтобы отогнать что-то невидимое.

Когда они доели, слюнотечение прекратилось.

Нацуами отряхнулся, привел в порядок волосы и спросил:

– Хайо, ты следила за пьесой?

– Немного отвлеклась.

– Во втором акте младший брат погиб, преследуемый образом златоглазого демона. Нам очень четко указали на то, что сёгун обратился к богу солнца, чтобы тот проклял этого брата, – пояснил Нацуами. – Могучий демон-сёгун и его верный адъютант. Китидзуру-сан не деликатничает.

– Он и не пытался. – Хайо вполголоса выругалась, пожалев, что не следила толком за спектаклем. – Он кого-то из них обвиняет. А то и обоих.

– Волноходца и Авано Укибаси, – призадумался Нацуами. Хайо собрала коробки от закусок и сложила их у задней стенки ложи. – Но кто из них сёгун, а кто адъютант? Может, надо пойти за ними?

– Мы остаемся до конца спектакля, – ответила Хайо, хотя ей отчасти хотелось поступить так, как предложил Нацуами. Да, уходи отсюда, бегом в Хаманоёкохо, узнай, что там случилось, отыщи Мансаку. – Мы здесь ради Китидзуру Кикугавы и его невезения.

Хайо подняла соломенную катасиро и сунула ее Нацуами. Он схватил ее с еще большей решимостью. Хайо сделала то же самое с бумажной фигуркой, и свет в зале погас.

Прожектор выхватил стоящую на ханамити фигуру Китидзуру Кикугавы. Старший из братьев Кога, переодетый в женское платье, пряча лицо под широкими полями лаковой шляпы, спешил в храм Забвенника, прячась от бога солнца. На сцене остальные актеры изображали монахов, которые пытались не пустить брата.

Колокол на красно-белой веревке медленно покачивался над их головами. Китидзуру Кикугава танцевал, умоляя монахов пропустить его.

– Бог отнял жизнь у брата моего, скрывая тайну демона лихого! – Он обернулся к залу, распахнул подведенные красным и черным глаза. Слова летели в зрителей, словно камни. Оставшиеся в зале люди пришли в движение, как поверхность воды в пруду. – Убил, Причины Веской не имея! А вы боитесь выручить меня, страшась, как бы и вас он не отринул!

Лицо соломенной катасиро вспыхнуло. Нацуами придавил огонек пальцем.

– Я прокляну вас! Каждого из вас! – Движения Кикугавы стали резкими. Хор подхватил партию. Перезвон струн эхом усиливал каждый его шаг. – Я буду мстить, и станет месть моя – и боль моя, и ярость – новым богом! Впущу его я в сердце, и пускай он мстит за нас – тех, кто погублен будет жестокими богами, и за вас, которых по надуманной причине они покинут!

Тут монахи предприняли последнюю попытку отогнать его от храма. Кикугава резко от них отвернулся, шагнул на подиум, остановился прямо под колоколом:

– Демоном я стану!

И колокол рухнул.

Двадцать три

千秋楽

Если повезет, то человек, съевший грушу хитоденаши, умрет.

Если нет – он превратится в гаки, вечно голодного демона, которому нужно поедать или груши, или человеческую плоть, чтобы и дальше повелевать разумом жертвы.

ХАТЦУ

Тридцать третий Адотворец

Собственно, как и ожидалось.

Падающий колокол – популярный сценографический прием.

Зал разразился аплодисментами. Монахи, согласно сценарию, в шутливой манере продолжали обсуждать, как поступить со старшим из братьев Кога, которого накрыло железным колоколом.

– Хайо Хакай, – позвал вдруг голос за спиной. – Надеюсь, ты вникла в информацию о шикигами из моего свитка?

Хайо окружил запах нагретого солнцем зерна, прогнав горький мускусный аромат тлеющей катасиро Нацуами. Она отвечала не оборачиваясь, чтобы богиня не видела лица:

– Ямада Ханако, полагаю?

– Собственной персоной, – отозвалась Полевица.

Нацуами поклонился. Хайо сглотнула нехорошее предчувствие:

– Это ты послала моего брата поджечь храм Сжигателя в Хаманоёкохо?

– Не время это обсуждать, – сказала Полевица. – Я о свитке. Прочла?

– Прочла.

– Уяснила?

– В теории.

– Этого хватит. Вижу, у тебя