Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

или пал от руки андата; поэта сразил душевный недуг; сошла с ума мать… Домыслы растекались во всех направлениях, как кровь, пролитая в воду. Какие только не ходили легенды – даже правдивые, незаметные в общей массе, – и на каждом углу Сарайкета их плодили и множили.

Ночью Ота спал плохо и проснулся неотдохнувшим. Теперь он быстро шел по улицам, а послеполуденное солнце давило на спину так, что пот лился ручьем.

Лиат он увидел еще издали, перед Домом Вилсинов, – узнал по силуэту, прочел изможденность в ссутулившихся плечах. На ней было траурное облачение. То ли это платье, в котором она вела церемонию, или новое, по случаю свежего горя, он не знал. Заметив его, Лиат пошла навстречу. Ее глаза потухли, лицо побледнело, в губах не было ни кровинки. Она без слов упала к нему на грудь. Со стороны, конечно, это смотрелось странно – не подобало грузчику обнимать распорядительницу, прижимаясь ко лбу щекой, да еще посреди улицы. Да и сомнительное удовольствие в такую жару. Лиат же так крепко стиснула его, что он почувствовал, как тяжело она дышит.

– Что случилось, любимая?

Лиат только покачала головой. Ота погладил ее распущенные волосы и стал ждать. Наконец она, судорожно вздохнув, разжала объятия, только руку не отпустила. Да он и не стал отбирать.

– Идем ко мне, – сказала Лиат. – Там можно поговорить.

В Доме Вилсинов царило уныние. Люди спешили по делам, словно ничего не произошло, но всеобщее напряжение давало о себе знать. Лиат молча провела Оту к себе, толкнула дверь и затащила в полутьму комнаты. На кровати лежал кто-то худой и очень знакомый, в коричневом платье. При виде вошедших он сел и протер глаза.

– Ота-кво? – спросонья проговорил Маати.

– Пришел сегодня утром, тебя разыскивал, – пояснила Лиат, отпустив наконец руку Оты и сев за стол. – Похоже, он ничего не ел и не пил с самой церемонии. Я привела его сюда, дала яблоко и воды, положила спать и послала гонца к Мухатии-тя.

– Прости, – сказал Маати. – Я не знал, где тебя искать, и решил, что Лиат-тя…

– Нет, ты хорошо придумал, – уверил его Ота. – Как видишь, я здесь. Так что же случилось?

Маати потупился, за него начала Лиат. Ее тон был суров как камень и столь же безрадостно сер. Она вполголоса рассказала, как все было: как переводчик Ошай, действуя по указке андата, обманул ее, а поплатились Мадж и ее ребенок. Маати продолжил рассказ: поэт занемог, почти не ест, не пьет и лежит не вставая. А взбешенный хай запер Бессемянного в ящик.

Ота выслушивал подробность за подробностью, жалобу за жалобой, и на сердце становилось все тяжелее. Лиат прятала глаза, и захотелось побыть с ней наедине, обнять ее, а Маати мешал. «Хотя ему и уйти-то некуда, – спохватился Ота. – Нет, так правильнее всего».

Маати договорил и затих. Ота понял, что тот от него чего-то ждет. Какого-то решения.

– Значит, он сознался, – задумчиво проговорил Ота. – Бессемянный. Перед хаем.

Маати ответил утвердительной позой.

– Почему? Не мог же подумать, что сломит этим дух Хешая-кво? Что сумеет освободиться?

– Конечно мог! – отрезала Лиат.

Маати не стал спешить с утверждениями и после некоторого раздумья покачал головой.

– Бессемянный ненавидит Хешая, – сказал он. – Всему виной ошибка в поэме. Или не ошибка, а скорее неотъемлемая часть. Андат наверняка знал, как навредить Хешаю, потому и затеял скорбный торг.

– Хешаю? – вскричала Лиат. – Навредить Хешаю? А как же Мадж? Уж она-то ничем не заслужила этого горя! Ничем!

– Бессемянному это было не важно, – сказал Маати.

– И что же, Хешай его развоплотит? – спросил Ота. – План удался?

Маати изобразил позу, говорящую, что он ничего не знает и ему очень жаль.

– Он совсем плох. И я не представляю себе, как на нем скажется заточение Бессемянного…

– Да кому какое дело? – бросила Лиат. В ее тоне звучала горечь. – Какая разница, страдает Хешай или нет? Да хотя бы и страдал! Ведь следить за андатом – его работа. Если он только и делает, что пьет и шляется по веселым домам, туда ему и дорога! И судить надо его!

– Дело не в этом, милая, – сказал Ота, глядя по-прежнему на Маати.

– Нет, в этом, – стояла на своем Лиат.

– Когда поэт стареет и умирает или кончает самоубийством, андат освобождается. Если только…

– Я еще не готов, – сказал Маати. – По правде говоря, я и живу-то здесь совсем недавно. Ученик поэта должен годами состоять при учителе, прежде чем принять его бремя. И даже тогда не всякий бывает на это способен. Может, я вообще не смогу удержать.

– А ты попробуешь?

Маати ответил не сразу и еле слышно:

– Если я провалюсь, расплата будет суровой.

– А что за расплата? – спросила Лиат.

– Не знаю. Смотря чего потребует андат. Единственный способ выяснить – потерпеть неудачу. Скорее всего, платить придется своей жизнью. Но… я могу попробовать. Если больше будет некому.

– Это же безумие, – произнесла Лиат, оглядываясь на Оту в поисках поддержки. – Так нельзя! Все равно что просить человека спрыгнуть с крыши – вдруг полетит!

– Выбора не остается. Успешные воплощения случаются редко. И пробуют-то не многие. Бессемянного просто некем будет заменить, а если будет, неизвестно, насколько это поможет торговле хлопком, – объяснил Маати. Вид у него был бледный и нездоровый. – Если окажется, что некому занять место поэта, долг вынудит меня…

– Если посчастливится, до этого не дойдет, – перебил его Ота. – Может, отыщется другой поэт, более пригодный для такой задачи. Или другой андат, который сможет взять на себя роль Бессемянного, если…

– Можно связаться с даем-кво, – вмешалась Лиат. – Он наверняка найдет выход.

– Я не могу поехать, – ответил Маати. – Не бросать же Хешая-кво одного.

– Напиши ему, – предложила Лиат. – Пошли гонца.

– Справишься? – спросил Ота. – Расскажи ему обо всем: о скорбном торге, о Бессемянном, о приговоре хая. О том, чего опасаешься. И так далее.

Маати кивнул.

– Скоро? – спросил Ота.

– Могу к завтрашнему утру.

Ота зажмурился. Тяжелое предчувствие сжало внутренности, руки задрожали, словно предстояло вот-вот ударить или принять удар. Кому-то придется доставить письмо, но не Маати. Значит, поедет он. Ответ лежал перед ним как давно принятое решение.

В памяти всплыло лицо Тахи-кво, а с ним вместе – школа, те холодные, унизительные дни и ночи, пустота и жестокость, краткое, но запечатлевшееся чувство успеха. В нем снова всколыхнулась ярость, будто все это время она тихо копилась, а сейчас полезла через край. Кому-то нужно отправиться к даю-кво, и он, Ота, готов к новой встрече с ним.

– Принеси письмо сюда, в комнату Лиат. В эту пору всегда