Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

– А как насчет Мадж?

– Кого? А-а, островитянки. Надо будет подержать ее при себе недельку-другую. Потом отправлю домой. Один торговый Дом как раз готовит корабль на восток. Если хайские следователи к тому времени оставят ее в покое, я оплачу дорогу. Второй случай может представиться не скоро.

– Надеюсь, ты проследишь, чтобы она добралась благополучно?

– Да, хоть об этом позабочусь.

Долгое время они сидели молча. У Амат было так тяжело на сердце, словно его обложили свинцом. Марчат сидел неподвижно, почти как одурманенный. «Бедняга Вилсин, – подумала она. – Из кожи вон лезет, чтобы представить все в лучшем свете, но сам себе не верит. Слишком умен».

– Стало быть, – тихо сказала Амат, – займемся договорами с красильщиками. Каковы наши условия?

Марчат встретился с ней взглядом и слабо усмехнулся в усы. Почти две ладони он знакомил ее с мелкими делами Дома Вилсинов – соглашениями, которых достиг со старым Саньей и гильдией красильщиков, сложностями сообщения с Обаром, с пересмотром утхайемцами налоговых ставок. Амат слушала и исподволь, мало-помалу втягивалась в работу.

То и дело она задавала вопросы, чтобы получше разобраться самой и привлечь к обсуждению Марчата. На какое-то время ей почти удалось притвориться, что ничего не случилось – ни с ней, ни с ее отношением к Дому, где она так долго служила. Почти, да не совсем.

Когда она уходила, ее пальцы были сморщены от воды, зато в голове прояснилось. Предстоял не один день усердного труда, чтобы упорядочить дела. Потом будет осень и снова работа: на Дом Вилсинов – нельзя ведь просто взять и бросить Марчата, – а после, пожалуй, на себя.

Два дня кряду, с тех пор как Хешай отказался вставать с постели, в жилище поэта толпились люди. Утхайемцы, слуги хая и представители ведущих торговых Домов являлись его навестить. Посетители тянулись и днем и ночью, приносили еду, питье, едва прикрытое любопытство и взаимные, пусть и не явные обвинения. Маати приветствовал новоприбывших, принимал дары, усаживал, если находилось место. От нескончаемых поз благодарности у него болели плечи, и хотел он только одного: поскорее всех выставить.

В первую ночь ему пришлось туже всего. Он стоял за дверью Хешаевой комнаты и колотил, требовал и увещевал до половины свечи. Наконец дверь ему открыл… Бессемянный.

Хешай лежал пластом на кушетке, вперившись в никуда, бледный и обмякший. Белый полог его кровати казался погребальным саваном. Маати тронул поэта за плечо. Рассеянный взгляд на миг скользнул к нему и тут же устремился вдаль. Маати сел на стул и остался там до утра.

Ночью Бессемянный то и дело бродил взад-вперед по комнате, точно кот, ищущий лазейку в поленнице. Порой смеялся под нос. Маати ненадолго задремал тревожным сном, а когда очнулся, андат сидел на постели и, согнувшись над самым ухом Хешая, что-то быстро и резко шептал. Лицо поэта мучительно исказилось и побагровело. Пока Маати соображал, что происходит, андат смотрел на него и улыбался, не прекращая изливать яд. Юноша закричал на него и отпихнул прочь.

С приходом утра и первого наплыва посетителей Хешай приподнялся на кровати и велел Маати спуститься и принять людей. Потом поэт с андатом опять заперлись, и с тех пор поток визитеров почти не иссякал. Они ушли, когда ночная свеча прогорела на четверть, а перед рассветом пришли вновь.

– Привет вам от Аннана Тияна из Дома Тиянов! – громко произнес с порога очередной пожилой посетитель. Ему пришлось повысить голос, чтобы перекричать разговор, что шел за спиной у Маати. – Мы слышали, что поэту нездоровится, и хотим…

Маати поспешно ответил позой признательности и гостеприимства, которых совсем не чувствовал, и пропустил старика внутрь. Он знал, зачем слетелась эта стая падальщиков – за новостями о Хешае. Маати брал у них еду и подавал им же на стол, разливал их вино в чаши для гостей. А наверху Хешай, быть может… Нет, гадать было невыносимо. Какой-то придворный в шелковом одеянии поманил Маати к себе и вполголоса спросил, не может ли он чем-то помочь поэту в час нужды.

Первым признаком перемен для Маати стала внезапная тишина. Все неожиданно замолчали. Маати метнулся к входной двери и столкнулся нос к носу с рассерженным хаем Сарайкетским.

– Где твой учитель? – прогремел хай.

Слова без позы показались Маати еще более угрожающими. Маати принял позу приветствия и отвел глаза:

– Отдыхает, высочайший.

Хай медленно огляделся. Между бровей у него залегла складка. Гости тотчас приняли должные позы – только ткань зашуршала. Хай вопросительно сложил руки, обращаясь к одному Маати, хотя взгляд его был устремлен на собравшихся.

– Кто это? – спросил хай.

– Сочувствующие, – ответил Маати.

Хай промолчал, и тишина стала мучительно неловкой. Наконец он шагнул вперед, взял Маати за плечо и повернул к лестнице. Маати пришлось идти первому.

– Когда я спущусь, – произнес хай ровным, почти будничным тоном, – каждого, кого увижу здесь, лишу половины состояния.

Дойдя до верхней ступени, Маати свернул и провел хая коротким коридором к двери Хешая. Та была все так же заперта изнутри. Маати повернулся к хаю с позой извинения, но тот отстранил его.

– Хешай, – сказал он гулким басом. – Отопри.

Через несколько мгновений в тишине раздались тихие шаги. Скрипнул засов, и дверь распахнулась. Хай вошел, оттеснив Бессемянного в сторону, Маати – за ним. Андат поставил брус засова у стены, поймал взгляд Маати и принял позу приветствия старого друга. Маати вскипел, но не подал вида, только отвернулся.

Хай встал в изножье Хешаевой кровати, где полулежал поэт. За день тот переоделся: сменил коричневое церемониальное одеяние на светлое, траурное. Уголки огромного рта опустились, волосы были взъерошены. Хай протянул руку и откинул полог в сторону. Маати только сейчас разглядел, до чего они похожи, правитель и андат: та же грация, стать, внушительность. Хая отличали разве что морщинки вокруг глаз и не столь идеальная красота.

– Я говорил с Марчатом Вилсином из гальтского Дома, – произнес хай. – Он снова приносит извинения. Будет расследование. Оно уже началось.

Хешай опустил глаза, но принял позу благодарности. Хай продолжил:

– Мы также допросили пострадавшую и распорядительницу Дома Вилсинов, которая вела переговоры. Кое-что осталось невыясненным.

Хешай кивнул и потряс головой, будто прочищая ее. Потом свесил ноги с постели и принял позу согласия.

– Как пожелаете, высочайший, – сказал он. – Спрашивайте. Постараюсь ответить.

– Не ты, – поправил хай. – От тебя требуется лишь приструнить свое создание.

Хешай посмотрел на Маати, потом на андата, посерел и сжал губы. Бессемянный напрягся и медленно, будто двигаясь под водой, подошел к кровати и согнулся перед