Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

С этими словами Шелк решительно откинул в сторону лоскутный плед, но Устрица поспешил укрыть его и придержал за плечо.

– Преклонять колени не нужно, патера. Не забывай, ты ведь серьезно болен. Тяжело ранен. Будь добр, поверни голову лицом к стене.

Так Шелк и сделал. Казалось, привычные слова покаяния сорвались с языка сами собой:

– Отпусти мне грехи, патера, ибо грешен я перед лицом Паса и прочих богов.

Заученные наизусть в раннем детстве, ритуальные фразы навевали покой, вот только Пас мертв, а значит, источник его безграничного милосердия иссяк, пересох навсегда…

– Это все, патера?

– С тех пор, как я в последний раз исповедовался, да.

– Во искупление содеянного тобою, патера Шелк, зла повинен ты до сего же часа завтрашнего дня совершить благое деяние.

Сделав паузу, Устрица беспокойно сглотнул.

– Если, конечно, сему не помешает состояние твоего здоровья… Как по-твоему, это не чересчур? Чтение молитвы вполне подойдет.

– Чересчур? – Забывшись, Шелк едва не повернулся лицом к исповеднику, но вовремя спохватился. – Нет, разумеется, нет. По-моему, ты, наоборот, слишком ко мне снисходителен.

– Тогда, во имя всех богов…

Всех богов! Как он, глупец, мог забыть этот аспект Прощения?! Заново вдумавшись в слова ритуальной фразы, Шелк испытал невероятное, колоссальное облегчение. Вдобавок к Эхидне и ее покойному супругу, вдобавок к Девятерым и воистину меньшим богам вроде Киприды, Устрица имел власть прощать прегрешения от имени Иносущего. От имени всех богов. А посему грех сомнения ему, Шелку, прощен!

Воспрянув духом, Шелк повернулся к Устрице.

– Благодарю, патера. Ты просто не представляешь… не в силах представить себе, как много это для меня значит.

Лицо Устрицы вновь озарилось застенчивой, неуверенной улыбкой.

– Я в состоянии оказать тебе еще услугу, патера. У меня есть для тебя письмо. Письмо от Его Высокомудрия. Нет-нет, – поспешно добавил он, отметив, как Шелк переменился в лице, – боюсь, это всего-навсего циркуляр. Копии разосланы всем до единого.

Вздохнув, он сунул руку в карман риз.

– Услышав от меня, что ты схвачен, патера Тушкан вручил мне твою. Письмо посвящено большей частью тебе.

Свернутый лист бумаги, поданный Устрицей, украшала печать Капитула, оттиснутая на воске оттенка шелковицы, а рядом имелась выведенная разборчивым писарским почерком надпись: «Шелку, в мантейон на Солнечной улице».

– Письмо действительно крайне важное, – заверил Устрица.

Шелк, разломив печать, развернул бумагу.

30 немезидия 332 г.

Клирикам Капитула,

Каждому в Отдельности и Всем Вкупе.

Приветствую вас во имя Паса, во имя Сциллы, а также во имя всех прочих богов! Помните: сердце мое и все мои помыслы – с вами.

Возмущение в умах жителей Священного Нашего Града обязывает нас с сугубым вниманием отнестись к нашему священному долгу – служению умирающим, и не только тем, недавним поступкам коих мы искренне симпатизируем, но всем, кому, на наш взгляд, в самом скором времени может явить сердолюбивую силу свою Иеракс. Молю всех вас сей день неуклонно и неустанно взращивать…

«Патера Ремора составлял, не иначе», – подумал Шелк и с необычайной отчетливостью, словно Ремора сидел у его кровати, представил себе длинное землистое лицо коадъютора, и поднятый кверху взгляд, и кончик пера, легонько щекочущий его губы, в то время как он стремится усложнить построение фраз в достаточной мере, дабы сполна утолить ненасытное влечение к осторожности вкупе с точностью.

…неуклонно и неустанно взращивать в сердце предрасположенность к милосердию и всепрощению, источниками коих вам надлежит становиться столь часто. Многие из вас обращались ко мне за наставлениями в эти весьма тревожные дни. Более того, многие просят о них по сию пору, ежечасно, ежеминутно!

Не сомневаюсь, большинство из вас узнало о безвременной смерти секретаря Аюнтамьенто еще до прочтения сей эпистолы. Покойный, советник Лемур, был человеком экстраординарным, одаренным сверх всякой меры, и его смерть не может не отозваться болью в сердце каждого. Как мне хотелось бы посвятить остаток данного поневоле лаконичного послания скорби о его кончине! Увы, вместо этого – таковы уж неумолимые требования сего безрадостного, преходящего круговорота – долг велит мне не мешкая предостеречь вас насчет безосновательности притязаний известных злонамеренных инсургентов, стремящихся смутить вас уверениями, будто они действуют от имени усопшего советника Лемура.

Возлюбленные братья во клире! Оставим бесплодные дебаты касательно правомерности междукальдия, затянувшегося на добрых два десятилетия, в стороне. Полагаю, с тем, что в свое время, в силу неблагополучного стечения обстоятельств, цезура подобного рода казалась решением если не оптимальным, то, вне всяких сомнений, весьма привлекательным, охотно согласимся мы все. Однако с тем, что, согласно суждениям особ, не приученных во всем руководствоваться строгими нормами законодательства, она представляла собою серьезное испытание для эластичности нашей Хартии, тоже без колебаний согласимся мы все, не так ли? В любом случае, о возлюбленные братья мои, ныне сей спор – достояние истории, а посему оставим его историкам.

Бесспорно одно: цезура, о коей я не без веских причин упомянул выше, достигла закономерной, предначертанной ей кульминации. Прискорбной утраты, на днях понесенной и ею, и нами, о возлюбленные мои братья во клире, она пережить не может – и не должна. Что же в таком случае, вполне правомерно можем спросить мы, должно прийти на смену прежнему справедливому, благотворному, одухотворяющему правлению, пресекшемуся столь прискорбно?

Ответ очевиден. Давайте, о возлюбленные братья во клире, обратимся мыслью к мудрости прошлого, к мудрости, заключенной в сосуде весьма почитаемом, авторитетном, а именно – в нашем Хресмологическом Писании. Разве не сказано в нем: «Вокс попули – вокс деи» (иными словами, что устами народа глаголет сам Пас)? Сегодня, на сем переломном этапе долгой истории Священного Нашего Града, веских речений Паса не расслышит в волеизъявлении масс разве только глухой. Множество голосов кричит во всеуслышанье: настало время как можно скорее вернуться под покровительство Хартии, некогда защищавшей наш город! Неужто о нас с вами скажут, что мы остались глухи к словам Всевеликого Паса?

Нет, нет и нет! Тем более что суть их кратка, проста и не допускает двоякого толкования. От лесной опушки до берегов озера, от гордой вершины Палатина до неприметнейших переулков – повсюду возвещают о нем. С какой же неописуемой радостью я, возлюбленные братья во клире, присоединю к общему хору свой голос, ибо Владыка Пас, чего никогда не бывало прежде, подыскал нашему городу кальда из наших с вами рядов, помазанного авгура, человека праведной жизни, благочестивого, окруженного ореолом святости! Могу ли я назвать его имя? Да, и назову, хотя в сем нет никакой нужды. Уверен, средь вас, возлюбленные мои братья во клире, не найти ни единого, кто узнает имя избранника лишь сейчас, из моих восторженных аккламаций. Это патера Шелк. Повторяю: патера Шелк!

Сколь охотно пишу я далее: приветствуем же его, вверим же власть над собой одному