Сингония миров. Относительность предопределенности - Валерий Петрович Большаков

class="p1">Ритм был начат тихо, едва ощутимо: глухие удары частили, как сердцебиение. Постепенно их рокот усиливался, сливаясь в общий бухающий пульс. Один из нойдов завёл протяжный горловой напев; седая, сморщенная нойодка подхватила песнь высоким, на удивление звонким голосом.

Нати вывела Мигеля вперёд.

– Перед тобой Похьолан портти, – сказала она с наивной торжественностью. – Если Силы мира примут тебя – ты выйдешь живым и станешь нойдой. Если нет – лёд оставит тебя себе…

Женщина сняла с Сенизо последнюю одежду и обвела по плечам угольком, рисуя знак круга. Мигель, потворствуя ритуалу, хранил на лице бесстрастное выражение.

Под гул бубнов он зашагал по мелководью к водопаду. Холодный туман окутал тело, дыхание сбилось, а ноги задубели. Однако сознание всё хуже воспринимало телесные жалобы – оно цепенело, оглушенное гремящей водой.

Мигелю даже смешно стало на мгновенье – он шагал на ощупь, боясь расшибить пальцы на ногах! Но нет, скальный массив стелился ровно, подошвы не скользили.

Вода бурлила, не поднимаясь до колена, а поверху плыла пена, ластясь, словно кошка с мороза. Сенизо оглянулся.

Нойодки и нойды даже не смотрели в его сторону – как и прежде, колотили в бубны, ускоряя удары, поднимая голоса…

Сжав зубы, Мигель шагнул под ледяные струи – они ошпарили тело, гвоздя как остро заточенными сосульками…

…Сенизо вышел из водопада, будто вынырнул из темной бездны – дрожа, шатаясь на негнущихся ногах, но живой. Лишь хрупкие корочки льда сыпались с его закостеневших плеч, да волосы смерзлись.

Сияющая Нати подбежала к Мигелю и накинула тёплый плащ – мужчина едва устоял. Бубны смолкли разом. Наступила густая тишина.

Старший нойда поднялся, горбясь, и глухо произнёс:

– Мы видели. Он прошёл. Силы мира приняли его.

Все шестеро замедленно кивнули. Затем, не говоря лишних слов, нойды с нойодками сложили бубны в сумки, потушили костёр, и чинной чередою ушли в темноту.

Еле дождавшись, пока их спины пропадут в ночи, Иверень со стоном обняла Сенизо.

– Я такая счастливая! – вымолвила она, задыхаясь. – Самая счастливая на свете! А вон наша палатка – на гребне, где молодые сосенки. Пойдем, Миша!

Сенизо остолбенел.

– Как ты меня назвала?..

Иверень сладко улыбнулась и проворковала:

– Мишей! Разве не на это имя ты откликнулся, когда я… Помнишь, я спросила в ординаторской, как тебя называла та, другая?

Михаил замер. Он-то был уверен, что видел сон, приятный бред уставшего сознания. Но сейчас, у Великой Стены, глядя в глаза Нати, он понял: всё было наяву.

Сенизо прошептал, одновременно ужаснувшись и восхитясь:

– Значит… ты знала!

– Я чувствовала… – ресницы Нати затрепетали, опускаясь. – Я не она. Но я – твоя! По праву, по завету… По любви! Знаешь… – смутилась нойодка. – Я думала… Думала, что ты будешь звать меня… как её. Ту, из твоего мира! Но мне же не хотелось быть чьей-то тенью, репликой твоей первой женщины…

Мигель легко, вольно вздохнул, и взял её за руку.

– Ты ошибаешься, Нати, – мягко сказал он. – Наталья никогда не была моей женщиной. Лишь полудетской мечтой, влюблённостью мальчишки-школьника. И ничем большим. Понимаешь… Мне тогда было шестнадцать лет, а она – взрослая, зрелая женщина! О чём тут, вообще, говорить?

«Нойда», стряхнув с волос последние бусины льда, улыбнулся и поцеловал податливую женскую ладонь.

– А ты – моя настоящая… Единственная, – вымолвил он. – И твоё имя мне нравится гораздо больше. «Нати» звучит живее, теплее… Видишь, я уже согрелся?

Иверень тихонько засмеялась, стыдливо и радостно, как школьница, пережившая первый поцелуй.

– Значит, ты любишь меня, а не призрак?

– Тебя, – ответил мужчина, любуясь блеском в глазах напротив. – Тебя одну.

Нати тихонечко коснулась мужской, слегка небритой щеки кончиками пальцев, словно благодаря за то, что тяжесть, давившая в груди, исчезла: он выбрал ее не из-за сходства с другой, а потому, что такова она сама, Нати Иверень!

– Для всех ты – Мигель Сенизо, вождь революции… – ласково выговорила нойодка. – А для меня ты – Миша!

Нойда снова вздрогнул от полузабытого уменьшительного.

– Ты знаешь… так меня звали лишь в детстве… в юности. И мне казалось, что это имя осталось в мире, который я покинул.

– Нет, – Нати замотала головой, – оно живёт здесь!

Михаил наклонился и поцеловал её руку.

– Значит, я буду твоим Мишей.

Там же, позже

Пламя костра тихо потрескивало за пологом палатки, забрасывая искры в ночное небо. Белая, часто разграфлённая дуга Кольца висела над Ледяной Стеной, и его холодный свет перемешивался с красным жаром огня.

Нати лежала, прижавшись к Мигелю, и с неизведанной ранее приятностью ощущала, как взволнованное дыхание распирает широкую мужскую грудь. Он перебирал её волосы – густые, золотистые, а женская рука гладила жесткий, седоватый «ёжик», ещё влажный после ледяной купели.

Двое, наконец, полностью принадлежали друг другу – без страха, без запретов и табу.

– Знаешь… – сказала Нати шепотом, словно боялась спугнуть тишину. – Одной проблемы у нас с тобой не будет точно… Наши дети родятся белыми и синеглазыми!

Мигель улыбнулся устало, но обрадованно:

– А что, для других это проблема?

Женщина приподнялась на локте, глаза её блеснули в отблесках пламени.

– Видишь ли, Миша… – она устроилась поудобней, уложив подбородок на кулачок, отчего речь ее стала невнятной. – У нас здесь не просто север… С вершины ледника дуют ката… м-м… катабатические ветры, несут холодный туман и облака. Тучи закладывают небо. Даже в ясный день солнце у нас слабое, а ультрафиолет почти не заметен. Я сама чертила карту – там, где Стена уходит подковой к Поморью, внутри этой как бы чаши – в Карелии и в Прионежье – ультрафиолета меньше всего… Сейчас, погоди, подброшу веток…

– Да давай, я! – воспротивился Сенизо, порываясь встать.

– Лежи! – настояла Нати. – Я сама.

Гибко поднявшись, она вышла из палатки, и Мигель замер, любуясь тем, как переступают стройные ноги, как изящно и дразняще изгибаются бёдра. Иверень низко наклонилась, нарочно не сгибая сомкнутых ног – и мужское сердце живее погнало кровь по жилам. Красота…

Ворох веток затрещал, напуская смолистый аромат; костер вспыхнул ярче, облизывая теплым светом нагое женское тело. А Нати и этого мало – она плавно закружилась, вскидывая руки, выгибаясь и устремляя тугие шары грудей к редким звездам.

– Нати… – хрипло выдохнул Сенизо.

Иверень игриво рассмеялась. Нырнула в палатку и навалилась на мужчину самой приятной тяжестью, целуя и жарко выдыхая:

– Милый… Хороший… Любимый…

…Часом позже они угомонились, а Мигель целомудренно сдвинул ладонь с упругой ягодицы на талию.

– Ты там что-то о проблеме говорила… – сонливо молвил он.

– А, ну да…