Вершины и пропасти - Софья Валерьевна Ролдугина

пальцем её ладонь – но больше ничего сделать и не пытался. Фог действительно отдала ему розовое мыло и согрела воду в ручье, а затем села на берегу, дожидаясь, пока он закончит; после подала полотенце и отступила на полшага. Ожидала от себя смущения и волнения, но не ощутила ни того, ни другого – наверное, потому что мысли всё время возвращались к учителю, к Алару, которого она совсем не знала, может, даже и до сброса. И сейчас представляла, как догоняют его те, кто стал ему по-настоящему близок: смешная конопатая девчонка, гордая зеленоглазая красавица-кьярчи и сказитель, такой же бродяга… И Алар улыбается им, так знакомо по прошлой жизни – спокойно и чуть виновато, хоть и не жалеет ни об одном своём решении.

Полотенце с шелестом упало на траву.

Сидше сделал шаг, два, три вперёд – и обнял Фог крепко, почти до боли, нагой и будто бы раскалённый добела.

– Я бы мог заставить тебя забыть его прямо сейчас, – произнёс он отрывисто, словно отчеканил. – Ты ведь чувствовала ещё так мало, не знала удовольствий… Тебе ведь немного надо. Ты бы даже не поняла, что происходит, плавилась бы в моих руках, изгибалась бы, открываясь навстречу. Саму себя бы позабыла, не то что его… Знаешь ведь, зачем женщина и мужчина уходят ночью подальше от других?

Фог зажмурилась, сморгнув слёзы; сердце колотилось часто-часто. Было стыдно и горько, а вот отчего – не понять.

Страшно, правда, не было.

– Чтобы полить друг другу на ладони воду из кувшина? – тихо откликнулась она. – В одиночку ведь неудобно…

Сидше замер – а затем рассмеялся снова, отрывисто и сухо, точно раскашлялся. Отступил; подобрал одежду и принялся облачаться, не спеша, но и без лишних промедлений.

– Прости, – сказал он, не оборачиваясь, когда просунул руки в рукава хисты. – Я поторопился. Пойдём назад?

…когда они возвращались, то за руки, как по пути к ручью, не держались – но Фог всё равно чувствовала себя ближе к Сидше, точно невидимая стена между ними… нет, не исчезла, но стала ниже, тоньше и прозрачней.

Совсем как туман, выползающий ночью из низин.

Наутро небольшое войско – дружина Эсхейд, охрана Телора, табор кьярчи и дирижабль, паривший над ними – выдвинулось к югу. Идти решили самым коротким путём, благо с двумя кимортами – с четырьмя даже, если считать Онор и Лиуру – любую тропу можно было превратить в торную дорогу, а реку или пропасть преодолеть без задержек. Из Ульменгарма за ними увязалась слежка, но шпионов Телор быстро отвадил: в том, чтобы затуманивать разум и наводить мороки, ему равных не было.

Так за день иногда удавалось покрыть расстояние, равное трём обычным переходам.

В пути Фог неожиданно для самой себя сдружилась с Эсхейд, а ещё больше – с её котами, которые повадились спать на крышке парящего сундука, прижимаясь друг к другу тёплыми боками. Наместница много рассказывала о повадках своих любимцев – и о другом зверье, которое на севере водилось в изобилии, а на востоке считалось диковинкой. О рогачах, властителях лесной чащи, с их мощными копытами, способными одним ударом смять шлем воина, точно бумажный фонарь; о вертунках, пушистых, с длинными чуткими ушами и мощными задними лапами; о птицах, ящерицах и змеях, о диких собаках с чёрной полосой по хребту, необузданных и безжалостных хищниках… Наконец, о лисах – мудрых зверях, способных управляться с морт. По количеству хвостов и по окрасу можно было судить о том, насколько лиса сильна: к примеру, белая девятихвостая красавица могла обратить в бегство даже городскую дружину, выдыхая пламя и создавая жуткие мороки из ночной тьмы и туманов, а молодые лисы, рыжие и двухвостые, были слишком наивными и запросто могли угодить человеку в услужение.

– Коты тоже не так-то просты, – с усмешкой сказала Эсхейд, оглядываясь на своих питомцев, привольно раскинувшихся и вытеснивших Фог на самый краешек сундука. – Видела, как глядят? По-человечьи. Каждое слово понимают, а что слушаться не спешат, это характер у них такой непростой. Мирра, наместник юга, нравом похож на них: близко к себе никому подойти не позволяет, чуть что – выпускает когти и шипит. А таким ласковым мальчишкой рос! Бывало, подойдёт, в обе щеки расцелует, обнимет, щекой к груди прижмётся и говорит: научи меня головы мечом рубить. Ну как тут отказать?

Фогарта закашлялась, поперхнувшись вздохом, и отвернулась, пряча улыбку:

– Действительно.

Отряд спускался по склону горы в долину, где виднелась широкая дорога. Оглушающе пахло северным летом: скромными лесными цветами, хвоей, разогретой на солнце, мхом и камнем. Но чем дальше, тем приземистей становились деревья и привольней раскидывались кроны, и трепетали на ветру сизоватые листья шириной в ладонь.

– Надо заметить, мечом ему размахивать нелегко было: стан девичий, руки как тростинки, весь в матушку пошёл, в Зиту, – продолжала Эсхейд с тёплой улыбкой. – Но вот упорства и ума ему было не занимать. Как он понял, что простой силой многого не добьётся, стал изучать морт-оружие и так преуспел, что я ему, пожалуй, доверила бы и Белые горы оборонять. Да и государь из него хороший бы получился…

– Несмотря на характер? – удивилась Фог. – Не то чтоб это моё дело было, но о его вспыльчивости и гордости легенды ходят.

Эсхейд фыркнула только:

– Вот потому он и был бы хорошим государем, что при таком скверном нраве умудряется поступать по справедливости, бедных не обирать, а слабых не обижать… Есть, правда, за ним один грешок, – чуть понизила она голос, скосив взгляд на дружинников, скакавших следом за ними. – Не терпит он, когда его дразнят «красавицей», уж больно натерпелся этого по юности во дворце; бывало, что и лорга ради шутки заставлял его надевать женское платье и подавать хмель на пиру… Так что если теперь какой воин брякнет, что, мол, Мирра похож на девицу, то быть бою насмерть; если женщина это скажет, Мирра ответит: «А ты похожа на бревно». Ну, а на дитя несмышлёное разве что сердито глянет, ну да когда ребятня взглядов-то боялась?

– Дразнятся?

– Ещё как дразнятся! Говорят, Мирра потому набрал к себе в дружину таких же красавиц и красавцев, чтоб не больно-то выделяться…

Так, за разговорами, дни пролетали незаметно.

Огорчало разве, что видеться с Сидше теперь получалось лишь по вечерам: он управлял дирижаблем и спускался вниз лишь тогда, когда отряд останавливался на ночлег. Время песен и плясок, высоких костров и шумных пиршеств прошло, Эсхейд торопила своих людей, и за день все слишком уставали. Наконец даже Телор не выдержал и спросил,