Дары джиннов - Элвин Гамильтон

не потерявшие своей тяжести. Узорчатое ограждение из кованого железа вокруг него почти не отличалось от защитных кругов в подземельях дворца.

– Кто ты? – спросила я неуверенно. Мой хриплый голос запрыгал эхом по стенам.

– Кто я? – передразнил джинн так же хрипло, сверкнув алым пламенем глаз. Затем прищурился с подозрением. – Сама скажи, кто ты есть, раз явилась сюда, меня не зная! – Я медлила с ответом: что-то опасное чувствовалось в этом узнике. А если он как-нибудь использует моё имя… – Что за чужестранец с тобой? – Он кивнул на альба, который прижался спиной к стене, готовый в любой момент ускользнуть в камень. – От него пахнет сырой землёй! Не иначе отродье наших робких братьев с зелёных островов. – Речь джинна походила на строки из Святого писания с их вычурными оборотами. – Что ищет он здесь? Нет ему веры моей!

– Благодарю за гостеприимство, – буркнул Сэм.

В пещере повисла мёртвая тишина.

С таким отношением к альбу джинн едва ли будет нам полезен, он станет говорить разве что со мной одной.

Я обернулась к нашему чужеземному другу, но, увидев в свете спички моё выражение лица, Сэм заранее покачал головой:

– Нет, не уйду, и не проси. Ты что, спятила?

– Я тебе жизнь спасла, не забывай, – попробовала я шутливый тон, как будто сама не страшилась участи остаться здесь навеки с бессмертным существом.

– Ну да, ну да, – усмехнулся альб, – а теперь раскаиваешься. Если вернусь через стену один, Жинь меня прикончит не раздумывая, так что не стоило и спасать, были бы в расчёте. – Он с глубокомысленным видом прикинул на пальцах зловещую арифметику.

Я наклонилась ближе к нему. Мерцающее пламя спички добралось до пальцев, я бросила её и вытащила другую.

– Если мы не получим помощи, погибнут многие… Сэм, пожалуйста!

Крошечное пламя снова вспыхнуло, освещая задумчивое лицо альба.

– Ладно, – решил он, – дам тебе два куплета «Свистушки Дженни» и вернусь сюда.

– Что ещё за Дженни? – не поняла я.

– Ну, то есть… Короче, – хмыкнул он, словно не сам молол ерунду, – такая бесконечная песня, которой отмеряют время работы в поле. Десять куплетов – ровно час.

– Мне надо семь куплетов, не меньше.

– Хорошо, пусть будет три.

– Пять, и я не скажу Жиню и Шазад, как ты лез целоваться.

– Замётано. – Он торжественно пожал мне руку. Взялся за конец верёвки, уходящей в каменную стену, и быстро завязал мне вокруг пояса. – Так я скорее тебя найду, – ухмыльнулся он, но тут же нахмурился. – Но уж ты, пожалуйста, дождись меня целой!

Альб шагнул из кружка света от спички, обернулся, подмигнул и исчез в стене. Я осталась одна в тёмной пещере с джинном.

Алые огненные глаза смотрели в упор, неотрывно.

– Кто твой отец, крошка демджи?

– Какая разница? – пожала я плечами.

– Ты спросила, кто я. – Глаза джинна не мигали совсем, от его взгляда пробирала дрожь. – Память смертных коротка, но не настолько же. Скажи, кто ты, и я отвечу, кто я.

Ещё один любитель торговаться! Только меня на мякине не проведёшь. Джинны поднаторели в уловках и обмане. Вызнает что-то про тебя и сразу возьмёт верх. С другой стороны, если промолчать, тоже ничего не выгадаешь, да и времени нет на пустые пререкания, Сэм уже на той стороне и отсчитывает свои куплеты.

– Бахадур, – ответила я. – Моего отца зовут Бахадур. – На лице джинна мелькнула хитрая улыбка, словно он наконец решил головоломку. – Теперь твоя очередь!

– Ну что ж, дочь Бахадура, – произнёс он с явным удовольствием, – у меня тоже есть имя… вернее, было очень давно, задолго до твоих человеческих предков. Было, но отнято. Теперь я живу без имени, я просто Отец греха.

Глава 23

От неожиданности я так сильно втянула воздух, что спичка погасла и пришлось доставать новую. Смех джинна прокатился эхом по невидимым во тьме стенам пещеры.

В сказках про джиннов их называют разными именами. Бахадур, к примеру, известен как Правитель Массиля, Творец Песчаного моря и Палач Абаддена. Отец греха – совсем другое дело, его история не какая-нибудь байка о жадном смертном, обманутом хитрым древним, или об исполненном желании праведного бедняка, даже не о любви джинна к принцессе.

Отец греха упоминается в святых книгах!

После того как Разрушительница принесла смерть в мир бессмертных и джинны создали людей, один из джиннов совершил первый грех, предав и своих собратьев, и человечество. Он стоял с другими, пока создавали Первого героя, но не радовался, как они, что теперь есть кому сражаться с врагом. В то время, когда они праздновали, тихо выскользнул и попытался убить Первого героя, чтобы не дать тому сразиться с Разрушительницей. Однако джинны успели схватить того, кто тайно встал на сторону врага и хотел лишить их последней надежды. Это предательство было первым, которое узнал мир.

Наконец я нащупала спичку и зажгла её. Красноватый огонёк дрожал в трясущейся руке.

– Говорят… – робко начала я и запнулась. Говорили, что предателя изгнали и заточили на небе среди звёзд, но теперь я знала правду. – Говорят, ты предал Первого героя.

– Да, говорят и такое. – Джинн полоснул меня искоса огненным взглядом. – Знаешь, ты немного похожа на неё. Казалось бы, за тысячи лет лицо должно было забыться, но она как живая стоит передо мной всё время, пока я сижу здесь во тьме – худшее наказание, чем любые оковы!

«Она?»

На всех изображениях, что мне доводилось видеть в святых книгах или в молельных домах, тот герой был сильным юношей в доспехах и с мечом. Впрочем, наверное, Отцу греха лучше знать.

– Первым героем была женщина?

– Ну конечно. Мои бессмертные братья гибли тысячами, выходя против Разрушительницы. Они понимали, что никогда не сравнятся мощью с врагом, а потому создали несокрушимого воина по её образу и подобию, а не по своему. – Горящий взгляд задумчиво устремился вдаль. – Её волосы были как ночь над пустыней, кожа – как песок, а для глаз мы выбрали цвет неба… Но я не предавал её! – Глаза-угольки вновь обратились на меня. – Я её любил! Полюбил ещё до того, как мои братья познали любовь. Потому и пытался уберечь от смерти! Она была слишком храброй и безрассудной, и я опасался, что с Разрушительницей ей не совладать. Мои братья не знали, что значит любить, тем более смертного, где им было понять? – Угольки полыхнули огнём. – А теперь весь мир замаран их лицемерием!

Он меня презирал. Я была живым свидетельством того, что один из сородичей, наказавших его за любовь к смертной, тоже оказался не без