Бенгардийская история - Никита Олегович Горшкалев

В небе только звёзды… – и он начал рассеянно их считать, доверившись безумному предположению Рашми. Всё в этом мире надо подвергать сомнению, сомневаться во всём, даже в том, что на первый взгляд кажется тебе неисполнимым и непонятным. Вглядись, и ты увидишь смыслы! И Ананд увидел, как среди знакомых и заученных звёзд трусливо замерла одна незнакомка.

– Самозванка! – вынес приговор Ананд, прокричав его в ночь. – Тебя здесь никогда не было и быть не может, это не твоё место! Вот где логово Сиба!

– Да, только как мы туда доберёмся… – печально произнесла Рашми. – Это, наверное, очень и очень далеко.

– Не волнуйся, мы доберёмся! – решительно объявил Ананд. – Есть у меня один способ. Только придётся нарушить ещё один закон и, надеюсь, последний. Я эту кашу заварил, и мне же её расхлёбывать. Крепче держись за меня корнями, Рашми!

– Что ты задумал, Ананд?

Ананд уже вертел задом, готовясь к прыжку.

– Помнишь, как мы летали среди облаков? А можно точно также путешествовать по космическому океану – это немного сложнее, но суть та же. Ты готова?

– Если ты готов, тогда я тоже готова, – собравшись с духом, ответила Рашми.

Ананд, уменьшившись, превратился в точку и прыгнул так высоко, что покинул пределы родной планеты Земля. Прыжок на красную – родимое пятнышко – планету, – и Ананд сложился пружинкой, резко разжался и снова отправился в полёт. А красное родимое пятнышко загудело с таким протяжным гулом, словно, ни много ни мало, кто-то ударил в гонг, и пространство вокруг планеты заволновалось кружевом. Но даже если бы на красном родимом пятнышке обитали разумные существа, они бы не заметили никаких изменений: не задул бы ветерок, не скрылось бы солнце, не увидели бы они в небе огромных размеров тигрёнка – самого, как планета. Нет, Ананд был быстрее скорости света и, может быть, в этом он имел сейчас сходство с Рашми.

Итак, красная – родимое пятнышко – планетка. Прыжок – и другая планета, большая, как шарик мороженого, который щедрый мороженщик слепил своей ложкой, вроде крем-брюле, политого каким-то ореховым сиропом. Ещё прыжок – и схватиться за юбчонку следующей планеты, и раскачаться на ней, и снова гудение и гул, и, наконец, заключительный, решающий прыжок к звезде-самозванке, и звезда-самозванка попалась в лапы! Но самозванка, как и подобает самозванцу, сбежала. И словно спала завеса – неожиданно на её месте появилась не то лодочка, не то люлька из до того чисто выструганного кипариса, что, когда тигрёнок упал в эту люльку, он заскользил лапами по её глади.

Ананд со страхом огляделся, а вместе с ним крутила своей головкой лютика Рашми: вокруг была такая чернота, какой не бывает, даже если закроешь глаза – чернота была словно написана краской, ненатуральная, но в то же время ничего естественнее в природе не встретишь. Тьма эта проникала в каждый уголок, она и была всем. Виноградниками цвели звёзды, а иные звёздочки катились и складывались в… огромного тигра! Тем огромным тигром был Сиб.

– Что он делает? – зашепталась Рашми, боясь, что её услышит Сиб.

– Вроде бы как звёзды собирает… – справляясь с дрожью в голосе, пробормотал Ананд.

– Только зачем они ему?

– Боюсь… боюсь, Сиб собирает звёзды, чтобы… чтобы стать артифексом!

Сиб слышал их разговор, даже находясь далеко-далеко от Ананда и Рашми, но к ним он вышел быстро, словно был тут, рядом.

– Где мои манеры: простите, что не поприветствовал вас, родители мои! Отец Ананд, матушка Рашми, – ответил Сиб каждому быстрым поклоном головы, голос его басил с отвратительнейшей сладостью. – Прости, мамочка, но ты стояла у меня на пути, на пути к моему совершенству, и поэтому мне пришлось превратить тебя в лютик. Наш папуля вроде любит цветы. Ты же не будешь на меня ругаться, папа Ананд?

– Преврати её обратно в тигрицу! – взревел Ананд, выпячивая грудь.

– К сожалению, я не могу, папа Ананд. Точнее, могу, но не хочу, – гадко рассмеялся Сиб, его смех походил на скрип старой мебели. – Вынужден откланяться – меня ждут дела, – он уже собрался продолжить обряжаться в звёзды, как вдруг обернулся, выпустил свои длинные и тонкие, как рыбьи кости, клыки и спросил: – Вы же никого не привели с собой из взрослых, так? Нет? Ну и чудненько. Никуда не уходите – скоро вернусь.

– Я не разрешаю тебе становиться артифексом! – бросил ему вслед Ананд. – У нас уже есть артифекс – Белая мать-тигрица. Другого нам не надо. А ты… ты должен знать своё место!

Слова Ананда рассердили Сиба – и вот он уже на расстоянии броска от Ананда.

– В том-то вся и беда, что я не хочу знать своё место! – плевался ядом Сиб. – Мне противно даже думать о той связи, что существует между тобой, мной и твоей подругой! Я хочу быть сам по себе, чтобы у меня не было никаких родителей, чтобы меня никто никогда не создавал! Я желаю одного – быть сам себе создателем! Я тут подумал и решил, что оборвать наши связи мне будет мало. Но если я стану выше и главнее всех, быть может тогда я смогу наконец избавиться вообще ото всех связей. Не будете мешаться у меня под лапами и – возможно, но только возможно! – я сохраню вам жизни.

Сиб разбежался по колыбели и вернулся к звёздам, только теперь он собирал их споро, второпях, нанизывая на копьё и развешивая на себе.

– Что нам делать, Ананд? – пропищала напуганная Рашми у Ананда на лбу.

Ананд ответил не сразу; мысли путались в его голове, и он начал распутывать их вслух:

– Почему Сиб превратил тебя в цветок? Чем ты ему помешала?

– Ничем, ничем я ему не мешала! – трясла лепестками Рашми. – Я всего лишь искала тебя. И тут появился Сиб и превратил меня… – вместо слёз с её лепестков сыпалась пыльца. – Как мне стать обратно тигрицей, Ананд?

Ананд собрался с духом и сказал:

– Сиб сказал, что может, но не хочет превращать тебя обратно в тигрицу, но… Но наши творения не умеют делать того, что не умеет их создатель! Может быть, с искрой я…

И тогда Ананд закрыл глаза и представил перед собой прекрасную маленькую тигрицу Рашми: такой, какой он увидел её в день их знакомства: её белую, как морская пена, шерсть, изящные штрихи её чёрных полосок, её усики – россыпь инея на травинках. Будто растушёванный чёрный нос с такими пупырышками, маковыми зёрнышками. Ушки – два вывернутых лепестка пиона. И её глаза – два золотых камушка – под синей