Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

хватал горстями всё, что изверг — и засовывал обратно в рот.

Видеть это было невыносимо.

К воротам подошёл бродячий торговец маринованными овощами. На плечах он тащил шест с двумя не слишком большими корзинами. За торговцем посылали, он спешил как мог.

— Эй, — завопил он. — Еду заказывали?

— Не вмешивайтесь, — напомнил монах. — Это не наше дело.

На двор вылетела Асами с мисками в руках. Сломя голову кинулась за ворота, сунула торговцу жалкую связку монет, чуть не порвав верёвку. Дождалась, пока тот наполнит миски своим товаром — и унеслась обратно с едой для ненасытной Котонэ.

— Одежду продай! — кричала старуха. — Дом! Корми меня!

— Что здесь происходит? — ошалело спросил торговец.

— Милосердие, — объяснил настоятель.

— Да?

И торговец удрал как можно быстрее, не оборачиваясь. Кажется, этот человек иначе представлял себе милосердие.

— Нет ничего! — услышали мы голос Асами. — Совсем ничего!

— Дом продай! — откликнулась старуха. — Себя продай! Есть хочу!

Ноги сами понесли меня в дом. «Не вмешивайтесь», — помнил я завет монаха, более того, фактический приказ моего начальства. Но я и не собирался ничего предпринимать. Я просто понимал, что если не буду время от времени заходить в жилище и смотреть на то жуткое противоестественное кормление, которое развернулось там, — в один малопрекрасный миг я выскочу на улицу и кинусь прочь, забыв, кто я, презрев служебный долг, крича во всю глотку от ужаса, как глупый мальчишка.

В тёмном коридоре мне почудилось, что я иду не один. Оглянувшись, я никого не увидел — должно быть, сказалось душевное волнение. В комнате, где валялось тело Мэмору, ничего не изменилось, разве что вони стало больше — если, конечно, такое было возможно. Мэмору сейчас полусидел, привалясь боком к стене. Кто другой уже прорвал бы бумагу, натянутую на хлипкую раму, но тщедушное телосложение Мэмору позволяло ему сидеть без видимых разрушений. Если что здесь и разрушалось, так это тело хозяина дома.

В углу била поклоны Асами.

— Себя продай! — хрипела старуха. — В весёлый квартал!

— Матушка! Ничего больше нет…

— Дом продавай! Всё продавай! Есть хочу!

— Матушка…

— Бабушка…

Из-за меня вперёд выступил маленький Арэта. Оказывается, в коридоре я действительно был не один — пользуясь тем, что никто не обращал на него внимания, Арэта проскользнул в жилище, прячась за господином дознавателем. Голый по пояс, все ребра наперечёт, сейчас он стоял между мной и сотрясаемым в судорогах телом отца. В руках мальчик держал маленькую плошку. Куклы с ним не было.

Я пригляделся.

В плошке лежала горстка риса и два распаренных прошлогодних абрикоса — точно такое же приношение, какое святой Иссэн сделал в храме, когда поставил пару чашек на «подставки для гаки». Только монах принёс в храм сливы, а не абрикосы. Наверное, мать Арэты тайком отложила для сына немного еды и велела съесть где подальше, вне досягаемости цепких лап голодного духа.

— Бабушка, — повторил Арэта. — Кушай, бабушка!

— Дай! — завопил дух. — Дай сюда!

— Кушай, ты голодная. Ты сейчас тёплая, настоящая. Ты можешь кушать…

— Не трогай! — взвыла Асами. — Не тронь, мерзавка!

Ещё недавно — сама покорность, женщина лютой тигрицей ринулась между бьющимся в корчах телом её мужа и маленьким сыном, отдающим жалкие крохи пищи в бездонную прорву. В последний момент я успел кинуться наперерез. Схватил Асами в охапку, оттащил в сторону, к дверям — и удивился, сколько же сил потребовалось мне, чтобы удержать хрупкую женщину, не позволить ей нарушить ужасное кормление. Наверное, удержать сенсея Ясухиро — и то было бы проще.

Воистину, женщина захочет — сквозь скалу пройдёт!

«Не вмешивайтесь!» — предупреждал меня святой Иссэн. Но он же и сказал: «Слово нужно держать, у нас нет выбора». Я стоял в доме, где мать уморила голодом двух дочерей, желая, чтобы выжил сын. Я стоял в доме, где сын морил голодом бесполезную мать — и, не дождавшись печального конца, решил поторопить приход смерти. Я стоял в доме, где на моих глазах пытались накормить голод во плоти, живой обезумевший голод, вышний приговор, а значит, что я мог сделать?

Ничего.

— Кушай, бабушка…

— Нет! Не давай ей! Ешь сам!

— Вот…

Арэта протянул старухе плошку. Скрюченные пальцы потянулись к рису и абрикосам, отдёрнулись, потянулись вновь. Ветер прошёл по моим волосам, хотя в спальне не было и признака сквозняка.

Пальцы, похожие на когти, коснулись замурзанной щеки внука.

— Ешь сам, — сказала старая Котонэ, повторив слова невестки, обвисшей в моей хватке. — Ты растёшь, тебе надо много кушать. Ешь, маленький, бабушка не голодна.

4

Имя по воде

Гроза отступала.

Барабаны моего тёзки, бога-громовика Рэйдена, ещё басовито рокотали в поднебесье, но грохот их мало-помалу затихал, удалялся на запад, в сторону моря. В прорехи туч, гонимых верховым ветром, вонзились косые лучи солнца. Упёрлись в землю золотыми стропилами, поддерживая быстро светлеющую крышу небосвода.

Мокрый луг перед храмом засиял. Бесчисленные капли на траве сверкали и переливались, словно россыпи драгоценных камней и перламутра. Разбухший от дождевой воды ручей играл солнечными бликами.

По ручью с торжественной медлительностью плыла табличка. Посмертное имя было начертано несмываемой, ярко блестевшей тушью.

Мэмору сидел под ивой на берегу. Нам не пришлось его вязать и тащить: разносчик явился к храму доброй волей. Идти ему было тяжело, ноги держали плохо, подкашивались, но от помощи Мэмору отказался наотрез. Он даже помылся перед выходом и оделся в новенькое платье светло-кремового цвета. Должно быть, лучшее, какое нашлось в доме. Одежду покрывал лёгкий контурный узор из листьев плюща.

Кусочек осени посреди весны, уже готовой стать летом.

Мэмору был тих и молчалив. Сидел, слушал слова молитвы, долетавшие из храма. Смотрел на воду. Когда табличка с именем поравнялась с ним, голос настоятеля у алтаря Каннон возвысился, обретя сходство с печальным кличем журавлиного клина. Разносчик глубоко вздохнул, провожая табличку взглядом, поник головой, но сразу выпрямился. На лице его печаль мешалась с облегчением, сожаление — с надеждой. Не знаю, какой художник сумел бы это изобразить. Разве что великий мастер, какие наперечёт по всей Чистой Земле.

Молитва закончилась, но служба продолжалась. К голосу старого настоятеля присоединились два других: женский и детский. Слов было не разобрать.

Табличка с именем скрылась за излучиной ручья. Голоса смолкли. Из храма вышли трое. Мэмору остался неподвижен. Тогда, не вытерпев, по ступеням вниз сбежал мальчишка лет пяти. Приблизясь к сидящему под ивой разносчику, замедлил шаги, робко тронул Мэмору за руку.

— Папа? Пошли домой.

Сидящий моргнул. Встал. Не глядя взял ладошку сына в свою.

Я смотрел, как они идут прочь.

5

Прекрасные новости

Домой я зашёл переодеться.

По-хорошему мне следовало бегом