Дуглас Брайан - Призрак и статуя

Обескураженные, растерянные, разбитые несчастьем соседи принесли молодой вдове тело ее мужа. Юлия-Медея в ужасе уставилась на погибшего. Она словно увидела Рутилия со стороны — впервые. Перед ней лежал незнакомец. Разве этот человек делил с ней супружеское ложе? Разве эти посиневшие губы говорили ей слова любви — слова, оставлявшие девушку совершенно равнодушной? Разве эти холодные, твердые, шершавые на ощупь руки ласкали ее тело?

— Боги! — вырвалось у Юлии-Медеи. — Наверное, на мне лежит проклятье! Что случилось?

— Госпожа, никто не успел помочь, — заговорил Фуфидий, стараясь, чтобы голос его звучал солидно, успокаивающе. «Наверное, таким тоном он рассуждает о достоинствах своих молочных поросят, когда предлагает мяснику партию на продажу», — подумала Юлия-Медея и залилась горькими слезами.

Жизнь показалась ей конченой.

— Однако теперь вы становитесь единственной наследницей большого состояния, — вмешался Бибулон. Будучи человеком семейным и более искушенным в общении с женщинами, он правильно оценил состояние Юлии-Медеи и нашел верные ключики к ее душе. — Госпожа, нет такого горя, которое нельзя было бы излечить деньгами.

Слезы высохли. Аристократка посмотрела на Бибулона с высокомерным негодованием.

— О чем вы говорите? — закричала она наконец, чувствуя, как от гнева немеют у нее кончики пальцев. — Как вы смеете произносить подобные слова? Здесь лежит тело моего мужа, едва остывшее, а вы толкуете мне о деньгах! Какое утешение? Кто заменит мне супруга?

— Я знаю, о чем говорю, — возразил Бибулон, ничуть не смущаясь. — И вы скоро признаете мою правоту. Несчастный Рутилий был хорошим человеком, и все мы скорбим об этой утрате. Однако земные дела, которые остались после него, продолжают жить и требуют к себе внимания. Конечно, если бы у вас были дети…

Он понял, что сболтнул лишнее, и прикусил язык, но было уже поздно. Юлия-Медея побледнела, вздернула подбородок.

— Я не желаю продолжать разговор в том же тоне — холодно произнесла она. — Мне бы хотелось остаться наедине с моим горем, в которое вы, мои соседи, почему-то не верите.

— Дорогая, мы вам верим, — попытался исправить положение Фуфидий. — Позвольте помочь вам хотя бы с похоронами…

— Я не нуждаюсь ни в вашей помощи, ни в вашей вере, — тон Юлии-Медеи сделался просто ледяным. — Пусть между нами не будет недоговоренностей. Да, я вышла замуж за Рутилия, не испытывая к нему особой сердечной склонности. Разница в возрасте, в воспитании, в имущественном положении делали это почти невозможным. Но я уважала моего супруга и привыкла к нему. Ничто не утешит меня в этой потере. И деньги — меньше всего! А теперь, господа, оставьте мой дом.

И соседи, обескураженные собственной бестактностью, поскорее удалились.

Юлия-Медея была на самом деле далеко не так уверена в себе, как представляла дело соседям. Она уже привыкла к тому, что все вопросы решал Рутилий. Куда поехать по делам или для развлечений, каким образом использовать деньги, даже какой наряд выбрать для красавицы-супруги — все это находилось в ведении Рутилия. А Юлия-Медея лишь подчинялась и пользовалась благами богатства и покоя.

Теперь все должно было измениться.

Похороны Рутилия состоялись в Шамаре, в храме Богини-Матери, которая должна была принять в свои ласковые объятия скончавшегося купца. Проводить Рутилия явилось довольно много народу: здесь были и знатные господа, и купцы-конкуренты, которые не скрывали радости при мысли о том, что находчивый и умный Рутилий не будет теперь стоять у них на дороге, и известные куртизанки, отдававшие немалые деньги за то, чтобы завладеть прекрасными нарядами из тканей Рутилия… Все они собрались у погребального ложа, бросая друг на друга украдкой негодующие взгляды из-под черных, низко опущенных капюшонов. Погребальный костер сложили из поленьев самых лучших сортов. Загорелось дружно и мощно, воздух наполнился благоуханием — жрецы позаботились об этом заранее, и опрыскали древесину различными благовониями. Честный, хотя и скучный купец Рутилий навсегда скрылся в оранжевых языках пламени.

И Юлия-Медея осталась одна на своей роскошной вилле. Она не стала ликвидировать торговый дом Рутилия, но поручила дела управляющему, довольно ловкому и преданному малому. Раз в месяц он привозил ей отчет о делах и деньги.

Столь же аккуратно Юлия-Медея отправляла некоторую сумму своим родителям через верного слугу. У нее сложились странные отношения с ними, особенно с матерью: с одной стороны, молодая женщина была рада тому, как сложилась, в конце концов, ее жизнь; с другой — так до сих пор и не простила матери, что та «продала» ее богатому старику. Поэтому она избегала встречаться с родителями, и сама никогда не приезжала погостить в замок своих предков, и не приглашала родственников навестить ее на вилле. Эти две области ее жизни, былая и настоящая, по решению Юлии-Медеи, никогда не должны впредь пересекаться.

Мысль о том, чтобы все-таки восстановить древний замок, также не посещала молодую вдову. Словом, она была всем довольна и чувствовала себя уверенной и удовлетворенной.

Родственники в Шамара стали относиться к ней гораздо лучше после того, как она овдовела и унаследовала большое состояние.

«…все-таки происхождение остается происхождением, и неважно, за кем она была замужем…» — шептались теперь у нее за спиной. Юлия-Медея и бровью не вела, «…и родовита, и богата — не зевай!» — шипели мамаши своим холостым сыновьям, и те роем устремлялись следом за красавицей Юлией-Медеей, которая — следует отдать ей должное — оставалась совершенно равнодушной к их ухаживаниям. Она слишком хорошо знала им цену.

Развлечения, демонстрация нарядов, переговоры с иностранными купцами, наем проводников для собственных торговых караванов, длинные беседы с поверенными в делах — все это почти целиком поглощало Юлию-Медею и делало ее существование насыщенным.

Тем больше ценила она уединенную и спокойную жизнь на вилле, где некогда бывала так одинока и несчастна в первые годы замужества.

Эта вилла была выстроена, как уже упоминалось, в очень живописной местности. Кругом расстилались светлые, пронизанные солнцем леса. Две реки сливались в единый могучий поток, и над местом их слияния поднимался довольно высокий утес, сплошь заросший цветами. Этот луг особенно любила Юлия-Медея. Ей казалось, что она знает здесь наперечет каждый цветок: в начале лета робко распускаются маленькие сине-фиолетовые, затем вдруг вспыхивают среди них крошечные белые звездочки с душистым, пьянящим запахом. Но вот отцветают фиолетовые и закрываются звездочки, и луг неожиданно покрывается сочными желтыми пятнами — наступает середина лета. А в конце лета и почти до листопада пылают здесь красные цветы винного оттенка. И даже первый снег иногда падает на их лепестки, создавая поразительную гамму — тогда кажется, будто луг превратился в поле сражения, где снег запятнан кровью павших бойцов.