Суровая расплата. Книга 1: Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

И, расслабившись, Семай представил, как разоблачает Адру и воссоединяет Идаан с ее единственным оставшимся в живых братом. Представил, как она смотрит ему в глаза, пока он рассказывает ей обо всем, что стало известно Маати.

– Я готов помочь, – сказал Семай.

Маати сидел на первой галерее и смотрел вниз, на большой зал, где должно было продолжиться собрание Совета. Совет без хая, правителя, перед которым Дома держали ответ, – событие крайне редкое. Сейчас никто не знал, какие надо соблюдать ритуалы, и никто не хотел ускорять процедуру его проведения. Дело шло к вечеру, на дюжине столов и кафедре зажглись свечи, паркетный пол и посеребренное стекло на стенах отражали пляшущие язычки пламени.

Со второй галереи, которая располагалась над первой, за происходящим в зале могли наблюдать женщины и дети из низших сословий и представители торговых Домов. Архитектор был настоящим гением, он спроектировал все так, что выступавший за кафедрой мог не повышать голос и его слова без помощи шептальщиков разносились по залу и поднимались на галереи. Даже бормотание за столами внизу и шушуканье на галереях не мешало каждому слову из заранее подготовленных витиеватых и смертельно скучных речей утхайемцев долетать до ушей, которым они предназначались.

Утреннее совещание показалось Маати интересным, хотя бы потому, что для него это было в новинку. Но если не считать разговора с Семаем, практически весь день Маати убил на выслушивание мужчин, давно отточивших навык говорить много и при этом ничего не сказать. В сущности, они повторяли одно и то же разными словами. Восхваляли утхайем, и свои семьи в частности, ужасались совершенным преступлениям и горестям, из-за которых и пришлось созвать Совет, и заканчивали наилучшими пожеланиями от себя лично и от своего сына или кузена всему городу и горожанам.

В воображении поэта борьба за власть была ярким действом с кровью, пламенем, предательством, коварством и иными связанными с риском для жизни опасностями. И если вслушаться, в речах выступавших все это присутствовало. Изумляло то, что яркое действо можно с легкостью превратить в наискучнейшее.

Разговор с поэтом прошел лучше, чем ожидал Маати. Он чувствовал вину за то, что назвал имя Идаан Мати, но, возможно, юноша ожидал, что оно прозвучит. Да и время поджимало.

Теперь многое зависит от сообразительности врагов. Сначала станет понятно, кто в выигрыше, а затем будет оглашено имя нового хая Мати. Между этими двумя событиями ожидается очень маленький временной зазор, и, воспользовавшись им, Маати постарается узнать, кто изначально все задумал, кто использовал Оту-кво в качестве прикрытия и кто хотел убить его самого. И если ему достанет ума и удачи, если он займет верную позицию, то сможет что-нибудь предпринять. Заручившись поддержкой Семая, он повысил свои шансы на успех.

– Было бы мудро обратить внимание на озабоченность нашего доброго брата из Дома Сая, – говорил отпрыск семейства Дайкани, человек с бледно-желтым цветом лица. – Дни становятся короче, наступает время подготовки к зиме. Пора укрепить крыши, чтобы они могли выдержать тяжесть снега, пора собирать урожай как для людей, так и для прокорма скота и наполнять амбары…

– А я и не знал, что хай всем этим занимался, – прошептал знакомый голос рядом с Маати. – Работал небось без отдыха. Кому же захочется взвалить на себя этакую ношу?

Баараф уселся рядом с поэтом. От библиотекаря разило вином, щеки раскраснелись, а глаза слишком уж блестели. Но он принес кулек из промасленной бумаги, полный кусочков жареной форели, и протянул его поэту, и тот угостился, радуясь возможности хоть так отвлечься от скучного течения Совета.

– Что я пропустил? – спросил Баараф.

– Похоже, Ваунеги и есть наша темная лошадка. Эту фамилию уже упомянули четыре семейства и два открыто хвалили. Думаю, Ваунани и Камау это не радует, но, похоже, их взаимная ненависть исключает возможность союза против Ваунеги.

– Что правда, то правда, – сказал Баараф. – Нынче днем в квартале ювелиров Идзян Ваунани подрался в чайной с внучком старого Камау. Говорят, сломал ему нос.

– Правда?

Библиотекарь кивнул.

Маати теперь вполуха слушал говорившего за кафедрой, а Баараф придвинулся ближе:

– Ходят слухи о мести. Но старый Камау ясно дал понять: если кто-то что-то учинит, того он живо посадит на судно с дегтем из тех, что к Западным островам ходят. Говорят, он не хочет, чтобы о его Доме пошла дурная слава, но сдается мне, так он пытается держать двери открытыми… В смысле, для союза против Адры Ваунеги. Ясно же: кто-то купил малышу Адре куда больше влияния, чем он добыл, просто ночуя с дочкой убитого старика. – Баараф широко улыбнулся, потом кашлянул и сделал серьезное лицо. – Только никому этого не пересказывай. Или хотя бы не говори, что услышал от меня. Я, вообще-то, пьяный, а сюда пришел, только чтобы малость протрезветь.

– Ну а я пришел, чтобы быть в курсе происходящего. Собирался ловить каждое слово, но от этих речей в сон клонит.

Баараф хохотнул:

– Ты глупец! О том, что на самом деле происходит, люди открыто говорят только на водопое. Не знал? Маати-кя, вот что я тебе скажу. Некоторые приходят в дом утех, прорву времени тратят на любование танцами красоток и при этом ждут: когда же наконец главное-то начнется? Так вот, они тоже глупцы вроде тебя.

У Маати желваки заходили на скулах. Когда Баараф снова протянул ему кулек, он отказался. Желтушный закончил, его место за кафедрой занял дряхлый старик, представился как Сиела Падри и начал перечислять всевозможные достижения своего дома начиная со времен падения Империи. Нудёж утхайемца и громкое чавканье библиотекаря «радовали» слух Маати в равной степени.

«Однажды он оказался прав, – подумал поэт. – Баараф тот еще осел, но говорит дело».

– Полагаю, – сказал Маати, – водопой – это эвфемизм.

– Только наполовину. Большинство интересных новостей стекаются в несколько чайных к югу от дворцов. Там поблизости лавки ростовщиков, отличная почва для оживленных бесед. Ну что, сходишь на водопой?

– Почему бы и нет? – Поэт встал.

– Выбирай ту чайную, где побольше богатых и где они орут друг на друга, – не прогадаешь, – посоветовал Баараф и снова зачавкал.

Маати прошел к лестнице в дальнем конце галереи, спустился, перешагивая через ступеньку, в длинный темный коридор, фонари в котором горели только у входа и выхода. Пока шагал, разгонял неприятные ощущения, которые всегда умудрялся вызвать в нем библиотекарь, и не видел женщину, что стояла у выхода, пока не оказался в двух шагах от нее.

В простых зеленых одеждах, стройная, лицо по-лисьи узкое.

Перехватив взгляд поэта, женщина улыбнулась и приняла позу приветствия.

– Маати-тя?