Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

ему не помешает. Однако, если я заинтересую его должностью, то не обещанием житейских благ. В нём живёт суровый дух линкольнширского пуританина, который я понимаю очень хорошо, и обычные побудительные причины для него – ничто. Если он согласится, то согласится во имя идеалов и целей, которых вам, возможно, никогда не постичь. И поскольку вы не будете понимать его целей, вы не сможете им управлять и даже влиять на его поступки.

– Прекрасно, Даниель, я всегда смогу написать вам в Бостон и спросить, что он такое задумал.

– Разрешите пособить, мистер Галлей? Давайте я возьму у вас часть томов.

– Даниель! Какая неожиданная и приятная встреча! Спасибо, я управлюсь сам, но вы поможете мне, если скажете, в какой из этих комнат обретается мистер Пепис.

– Идите за мной. Он встречается с какой-то кликой в противоположном крыле.

– Подождите, я только дам отдых рукам.

– Это книги для его библиотеки?

– Это деньги.

– На страницах я вижу числа. Ходили слухи, мистер Галлей, будто вы подрядили всех счётчиков острова для какой-то огромной работы. Теперь я вижу, что молва меня не обманула.

– Перед вами лишь малая часть сделанного, которую я собираюсь продемонстрировать по просьбе мистера Пеписа.

– Почему вы сказали «деньги»? По мне, это с тем же успехом могут быть синусы и косинусы.

– Это актуарные таблицы, своего рода выжимка из записей рождений и смертей по всем английским приходам. С их помощью казначейство сможет собрать капитал, продавая населению ренты; если продать их достаточно много, то по закону больших чисел неизбежно останешься в прибыли!

– Как? Делая ставку на то, что клиенты умрут?!

– Ставка беспроигрышна, доктор Уотерхауз.

– Добрый путь, мистер Локк, я догоню вас завтра в Оутсе.

– Вы можете ожидать самой радушной встречи со стороны Мэшемов. Со стороны же Ньютона…

– Вы забыли, что я знаю его тридцать лет.

– Ах, разумеется.

– …

– Я могу лишь догадываться, что за интриги вы плетёте, мистер Уотерхауз. Однако признаю, что буду рад вашему приезду. Он снимет с моих плеч огромное бремя.

– Что за бремя давит на ваши плечи, мистер Локк?

– Ньютон болен.

– Сердечная рана?

– Это наименьший из его недугов.

– Я поспешу к нему с тем скромным лекарством, какое могу предложить.

– Мистер Уотерхауз, в моём расписании не предусмотрено ни малейшего перерыва. Кроме как на малую нужду. Соблаговолите присоединиться?

– Как едва ли нужно объяснять вам, мистер Пепис, ничто не доставляет мне большего блаженства, чем отправление этой естественной надобности, но отправлять её вместе с вами, сэр, будет не только удовольствием, но и честью.

– Тогда оставим тех, кому не понять её значимости, и помочимся в обществе друг друга.

– Если вы соизволите свернуть направо вот сюда, мистер Пепис, то увидите садовую стену, которую я как раз недавно изучал на предмет…

– Ни слова более, мистер Уотерхауз, это великолепная стена, архитектурно безупречная, уединённая, словно созданная для наших целей.

– …

– Ба, мистер Уотерхауз, вы что, покупаете штаны у турок?

– Мне скоро пятьдесят, сэр, что даёт право на некоторые чудачества. Процесс этот доставляет мне такое наслаждение, что я не терплю помех с одеждой – я ловко извлеку свой инструмент и закончу дело, покуда вы ещё будете возиться с пуговицами и пряжками.

– Ошибаетесь, сэр, я отстал от вас на считаные мгновения.

– …

– Не хочется спеть гимн, а?

– Я иногда пою.

– До меня дошёл слух, что вы завтра навещаете Ньютона. Интересно, готов ли у него ответ на мой вопрос касательно лотереи?

– Ещё один способ собрать деньги?

– Скорее способ обычным людям обогатиться за счёт (весьма ничтожных) расходов большого числа других обычных людей. Разумеется, казначейство получит какой-никакой приварок.

– Когда мы создавали Королевское общество, я помыслить не мог, что вы найдёте ему столь разнообразные практические приложения.

– В том-то и дело. Лотерея – игра случая, и потерпит крах, если просчитаться математически. Я пригласил Ньютона в качестве консультанта.

– Разумно обратиться к лучшему специалисту.

– Однако он, сдаётся, чересчур занят, а когда находит время ответить на мои письма, то не пишет о вероятности, но обличает меня в сношении с иезуитами или поджоге его лаборатории.

– Довольно. Все, говорившие со мной о Ньютоне в последние несколько дней, прибегали к эвфемизмам и экивокам, подразумевающим, что он повредился в уме.

– Я всегда считал Гука нашим записным сумасшедшим, но Ньютон в последнее время…

– Молчите, сэр. Я постараюсь докопаться до истины.

– Прекрасно. А теперь на колени, мистер Уотерхауз.

– Простите?!

– Не бойтесь, я сейчас к вам присоединюсь… колени мои с годами гнутся всё хуже… кхе… ох… уф. Ну вот. Теперь помолимся.

– Вы всегда молитесь после мочеиспускания?

– Только после особо знатного, в компании собрата по несчастью, как сейчас. Владыка Вселенной, Твои смиренные рабы Самюэль Пепис и Даниель Уотерхауз молят Тебя об упокоении души покойного епископа Честерского, Джона Уилкинса, который, не стремясь к дальнейшему очищению в Почке Мира, отошёл к Тебе двадцать лет назад. Благодарим Тебя, наделившего нас разумом, благодаря которому изобрели литотомию, что позволило нам, недостойным, задержаться в мире, мочась свободно по мере надобности. Пусть же струи нашей мочи, что, играя на солнце, устремляются на восток сверкающими параболами, будут зримым знаком Твоей милости, как камни в наших карманах вечно напоминают, что мы бренны и мы грешники. Хотите что-нибудь добавить, мистер Уотерхауз?

– Только «аминь».

– Аминь! Прах меня побери, я опаздываю на свой следующий заговор! Бог в помощь, Даниель.

Ибо пламя страстей никогда не просветляет разума, а, наоборот, помрачает его.

Гоббс, «Левиафан»

Первым душевным движением Уотерхауза, как ни странно, было сочувствие к юному Доминику Мэшему. Даниеля бы тоже ошеломило то, что Джон Локк, Николя Фатио де Дюилье и Исаак Ньютон сделали в Оутсе, не видь он Эпсом в Чумной год. А так лаборатория, которую три одиноких еретика устроили в поместье Мэшемов, представлялась лишь бледным подобием того, что Уилкинс и Гук сотворили в гостях у Джона Комстока.

Впрочем, Даниель вынужден был признать, что всё здесь куда культурнее. Во флигелях имения миссис Мэшем не вспарывали животы собакам. Эпсом (в воспоминаниях) самозародился из почвы, политой кровью и удобренной порохом, – в нём преобладали стихии земли и воды. Оутс, словно привезённая из Франции тепличная лилия, состоял из воздуха и огня. И всё здесь было направлено на поиск пятой стихии – квинтэссенции, звёздного вещества, Божьего присутствия в мире. Солнце сверкало на белых барочных зданиях, поздние осенние розы ещё цвели, сквозь открытые окна в гостиные и галереи лился свежий воздух, и Даниель, идя с Мэшемом по имению, без труда