Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

действительно понимает суть ее великой работы. Ты хочешь, чтобы все эти знания были утеряны?

Роджер колеблется. Затем блаженно улыбается.

– Надо было думать об этом до того, как ты сделал меня живым воплощением языка, – говорит он. – Ничто никогда не теряется. Оно просто переходит в иную форму, описываемую другим языком. А ты? Ты уже давно перестал существовать. Ты просто сказка без сказочника. Ты нам больше не нужен.

– Парень, тебе лучше остановиться прямо сейчас…

– Ты ненастоящий, – говорит Роджер и спускает курок.

Алхимические щиты, которые должны были остановить пулю, исчезли, превратились в фикцию, стерлись. Нет ничего, что могло бы помешать ее полету. Звук выстрела похож на вздох.

Струйка крови вытекает из дырки на лбу, и Джеймс Рид – сын, ученик и творение Асфодель Бейкер, величайшего алхимика своего времени, – падает и замирает. И все стихает.

Штаны

Лента времени: 16:51 CDT, 23 июня 2016 года (и продолжается, и продолжается вечно)

Тело Эрин есть, но пульса нет: прошло слишком много времени. И они оставляют ее там, где она лежит. Здесь будет ее могила, и это кажется настолько правильным, что ни у одного из них не возникает сомнений в этом поступке. Свою одежду они находят в комнате через три коридора. Руны, начертанные на их телах, исчезают, когда Роджер шепотом называет их одну за другой и тут же произносит отрицание. Кое-где остаются следы позолоты, но попасть под влияние универсального перемещения, с которым им совершенно не хочется иметь дела, им уже не грозит.

Тимоти – Тим, как он застенчиво попросил его называть, и понятно почему: конечно, ведь они Ким и Тим; когда Рид называл их, он слегка спрятал эту рифму (видимо, учел предыдущий опыт) – был заперт в комнатушке по соседству. Принцип работы замков основывался на математике. Доджер даже не пришлось прикасаться к ним: они и так открылись, стыдясь того, что хотя бы на секунду задумались, пропускать ее или нет. Сейчас там Ким, они вдвоем собирают свои скудные пожитки, чтобы покинуть это место и выбраться наверх.

– Ты же понимаешь, что нам придется взять их к себе? – Роджер искоса смотрит на Доджер, оценивая ее реакцию.

– Тебя всегда тянуло подбирать бездомных, – отвечает она и, помедлив, спрашивает: – А старина Билл?..

– Он выжил в землетрясении. Этот кот неубиваем. Прежде чем поджечь дом, Эрин отнесла его в соседский двор.

Доджер фыркает.

– Вау, чего только не бывает в этой жизни.

– И не говори.

Похоже, что кроме них четверых в этом огромном гулком комплексе никого нет. Судя по количеству лабораторий, по количеству пустых комнат, в которых, видимо (если судить по планировке и внутренней обстановке), содержались опытные образцы, когда-то здесь работали и другие алхимики. Должно быть, Рид спровадил их всех, когда решил, что он уже близок к цели… или, возможно, не зря кукуруза вокруг так великолепно растет.

Роджер и Доджер, держась за руки, бродят по коридорам, взирая на все с молчаливой опаской. Здесь они были созданы. Больше они сюда не вернутся.

Так они доходят до двери в кабинет Рида. Вряд ли за ней может быть что-то еще: дверь слишком богато украшена, слишком оригинальна – она может вести только в кабинет Рида. На мгновенье они замирают, сосредоточенно глядя на нее.

Роджер говорит первый:

– Мы могли бы начать сначала.

– Могли бы.

– Эрин говорит, что мы были здесь по меньшей мере дюжину раз. Я тоже помню, что был здесь. Поэтому мы могли бы начать сначала, наконец-то зная, как победить, и попробовать найти концовку, в которой сможем спасти Эрин. И многих других.

– Могли бы, – повторяет Доджер и, отпустив его руку, тянется к двери. Здесь электронный замок, который открывается картой. Все это просто числа. Доджер холодно смотрит на замок, и он мигает зеленым; дверь распахивается, открывая взгляду все великолепие астролябии Рида. – Но сперва я хочу все рассчитать. Нам нужен совершенно ясный и четкий путь.

– Конечно, – говорит Роджер и замолкает, глядя на лабораторию Рида.

Золотые и медные миры, украшенные драгоценными камнями и филигранью, водят хоровод – и это прекрасно. Они вращаются в совершенной гармонии, и на мгновение от этого зрелища перехватывает дыхание. Они входят в комнату и обходят ее в противоположных направлениях, рассматривая вращающиеся планеты.

Доджер первая доходит до рабочего стола Рида и обнаруживает журнал с золотой спиральной орбитой на обложке. Она открывает его и читает записи, сперва с любопытством, а затем, по мере осознания написанного, со все возрастающим ужасом.

– Роджер?

– Да? – Он отрывает взгляд от вращающихся миров. – Что это?

– Мы не можем начать все сначала, пока все тщательно не проверим. Пока не будем уверены, что мы сможем сделать это идеально. Я готова сделать это снова только один раз и только если он будет безупречным.

– Что? – Сказанного достаточно, чтобы он поспешил к ней; чудо забыто. – Что там?

– В день, когда мы родились, астролябия начала сбоить. Вертеться в обратную сторону, останавливаться, возвращаться назад. Прыгать из одного времени в другое. Это перезапуски. В некоторых колонках описаны те, кто не проявился, но я… мне знакомы эти даты. – Она стучит по одной из колонок. – Это день, когда мы установили контакт. Видишь? Последнее время в этот день – момент, когда я сдалась. Или когда ты сказал мне этого не делать. Здесь все про наши жизни, все наши маленькие исправления, все разы, когда мы начинали все сначала. Но я не могу перезапустить временную линию без тебя, а ты не знал, что надо сказать мне перезапустить время, когда мне было пять.

(В пять лет, выбежав на дорогу, она попадает под грузовик и впадает в кому на последующие двадцать пять лет, пока хмурая женщина с рыжевато-золотистыми волосами не приводит в ее палату мужчину, с которым она так и не встретилась; мужчина, повинуясь холодной команде женщины, отдает ей приказ; ей было пять лет, и она дожила до тридцати, хотя и вовсе не жила.)

Роджер не совсем понимает. Она видит это и раздражается, но прощает его. Иногда и она его не понимает. Именно поэтому им нужно быть вместе. Они объясняют друг другу вселенную.

– Каждый раз, когда мы добирались до купален или чего-то аналогичного, откуда мы могли явить Невозможный город, мы пытались начать заново, – говорит она. – Может быть, мы пытались начать заново из какого-то места, очень похожего на это, но до сегодняшнего дня этого почти никогда не случалось. До нашего тридцатилетия. И, Роджер, звезды не двигались. Эрин сказала, что Доктрина – универсальная сила. В буквальном смысле.