Миттельшпиль - Шеннон Макгвайр

– Я иду, Тим, – бормочет она, зная, что она одна, но страстно желая, чтобы он мог ее услышать. – Держись, я уже иду.

Первородство

Лента времени: 16:02 CDT, 23 июня 2016 года (день продолжается)

Доджер приходит в себя в незнакомой комнате; она обнажена и связана шелковыми веревками. Она лежит на спине: взгляд упирается в потолок, представляющий собой идеальную астрономическую карту ночного неба. Доджер закрывает глаза.

– Роджер?

– Я здесь.

Голос одновременно и близкий, и далекий. Она открывает глаза, разрывая их короткую связь, поворачивает голову (вертеть головой – единственное доступное ей сейчас движение) и обнаруживает, что Роджер лежит на столе – видимо, на таком же лежит и она сама. Так же как она, Роджер обнажен. Так же как она, связан шелковыми веревками. Его тело расписано ртутными рунами – надо полагать, так же как и ее. Она прищуривается. Она не знает значения этих рун, но может видеть их математическую составляющую, и та неумолимо приводит к нулю.

– Почему мы еще живы?

– Потому что мы – Доктрина.

Доджер молчит. Роджер подавляет импульсивный вздох. Она тормозит не нарочно: она действительно не понимает. Хотел бы он тоже не понимать.

– Мы обладаем Доктриной, а эти дети у Рида – нет. Если он нас убьет, мы заберем Доктрину с собой, и ему придется начинать все сначала.

Растить новое поколение… чего? Научных объектов? Детей? Клонов? Неважно. Либо они покончат с этим здесь и сейчас, либо обрекут другую серию детей – таких же, какими они сами были когда-то, – разыгрывать эту маленькую трагедию снова и снова. Вечно.

– А, – голос Доджер звучит слабо. – Чтобы суметь добавить, ему сперва нужно вычесть, а не просто стереть нас с доски.

– Да. Ты видишь, как я связан?

Доджер отвечает вопросом на вопрос:

– А я исписана странными загогулинами?

– Да, – отвечает он.

– Что они значат?

Он довольно далеко от нее, и она не может толком различить выражение его лица, но все-таки может уловить вспышку страха, когда он отвечает:

– Усечение, удаление, извлечение. Я был в сознании, когда они это на нас рисовали.

– Для меня все это означает «ноль». Он собирается использовать эти надписи, чтобы выкачать из нас Доктрину.

– Ага.

Он не упоминает, что видел, как они принесли ведро, полное того, что называют «алкагестом» – универсальным растворителем. Он может растворить все, даже универсальную постоянную.

Доджер этого не видела. Он не может слышать ее мысли, но он и так знает, о чем она думает: разве это так плохо – остаться без Доктрины? Они снова станут обычными людьми, какими были до того, как пошли за Эрин в несуществующее здание и решили уравнения вселенной. Она по-прежнему будет любить математику, а он будет любить слова. Они просто не будут связаны со всем этим на космическом уровне. Они избавятся друг от друга в своих головах и будут жить так, как им захочется, они будут людьми, а не идеями.

И хотя она так думает, она прекрасно понимает, что это невозможно. Расчеты неверны. Они не люди, которым каким-то образом досталась космическая сила логики и определений: они и есть эта сила, воплощенная кем-то, кому следовало бы подумать лучше, поступить лучше и быть лучше. Они – идеи, которым снилось, что они люди, и теперь они просыпаются, и уже слишком поздно становиться чем-то еще. У детей, которыми Рид хочет их заменить, еще есть шанс стать людьми. А у нее и Роджера… нет. Больше нет.

Она без вопросов понимает, что Роджер пришел к тому же самому заключению еще до того, как она очнулась; он просто ждал, когда она дойдет до этой мысли самостоятельно. Она закрывает глаза.

– Нужно выбираться отсюда.

– Есть идеи?

– Разве мы не представляем собой базовые силы вселенной?

– Ага, правда, к этому не прилагается начальный курс фокусов Пенна и Теллера.

В его голосе сквозит такое раздражение, что она даже смеется. Не открывая глаз, она говорит:

– Рид хочет разобрать нас на самые базовые составляющие, а затем внедрить их в тех, кого он приготовил нам на замену. И это закончится тем, что мы умрем, а они окажутся в полной заднице. Я бы не хотела, чтобы сумасшедший ученый что-то впихивал в меня только потому, что он думает, что это должно там быть. Мы наверняка можем что-то сделать.

– Можешь просчитать, как нам избавиться от веревок?

Доджер широко распахивает глаза. Около секунды она смотрит в потолок, а затем улыбается.

– Неплохая идея. Сейчас. – Она ерзает, пытаясь прощупать веревку, которой связана, затем снова смотрит на Роджера. – Смотри. Столы тридцать шесть дюймов в ширину и четыре в толщину. Это значит, что на один виток веревки вокруг стола, не учитывая нас, уходит восемьдесят дюймов. Добавляем сюда нашу геометрию…

Ее речь становится все быстрее и быстрее, так что Роджер уже не успевает воспринимать, что она говорит. Она всегда становится такой, когда дело касается математики, и он не станет ее перебивать, потому что способен считывать смысл того, что она имеет в виду, и в данном случае она говорит: «Я могу нас вытащить». Он наблюдает, как она изворачивается: чуть выдвигая плечо, на доли дюйма разводя руки в стороны. Она даже не касается узлов, чтобы освободиться, она задействует физику веревок и математику ситуации в целом. Он не уверен, что это сработает. Это кажется невозможным. Но разве хоть что-то из того, что они уже сделали, было возможно?

Вот что значит проявиться. Он начинает понимать, как они смогут жить в этом мире, когда все это закончится. Магия не обязательно должна быть искрометной и зрелищной. Иногда эффективнее всего действовать тонко.

– Теперь потянуть и… ха! – Доджер садится, веревки соскальзывают с нее вниз. Она обнажена и покрыта серебряными рунами, но это все мелочи по сравнению с тем, что она свободна.

Роджер отводит глаза, когда она бросается к нему, и старается не смотреть на нее, пока она его развязывает. Затем он садится, и они осматриваются. Комната больше, чем кажется на первый взгляд; пол разрисован созвездиями – своеобразное отражение звездного неба над головой. Стены украшены витражами, на которых изображены сцены из книжек Бейкер, но слегка измененные. Король кубков в одной руке держит жезл, а в другой – чашу. Принцесса-кукушка по-прежнему пепельно-серая, но она укутана в мантию противоборствующего волшебника, а цвет ее кожи – явный признак химического отравления, по телу пошли волдыри от прикосновений к вещам, которые ей не следовало красть.

На всех витражах Эйвери и Циб –