Mirash - Трудная профессия: Смерть

— Что с тобой? — спросила Анаремия.

— Ничего. Кто-нибудь убрался в комнате наставницы?

— Пока нет.

— Я могу, ты не против? — отрывисто спросила я.

— Нет, — спокойно сказала Анаре, внимательно смотря на меня. — Помочь?

Я отрицательно покачала головой и пошла наверх. Несколько дней я не заходила сюда, почти неотлучно находясь подле наставницы, это сказалось на поддерживаемом мною порядке. Я открыла окно, пропылесосила, протерла полы. Потом проверила счета, хотя теперь в этом не было нужды, аккуратно сложила в стол. Принялась вытирать пыль со стекол книжных шкафов, с тумбочки… Ставшие привычными за это время действия помогали успокоиться, придти в себя. Я до бесконечности полировала зеркало и расправляла занавески на окне. Было уже за полночь, когда я почувствовала перемещение и резко повернулась. У стены стояла бледная наставница, одетая в легкое домашнее платье.

— Ксюаремия, помоги мне дойти до кровати, пожалуйста, — очень спокойно попросила она.

Я отмерла, подошла к ней, осторожно подставила руку. Ее было тяжело, но она несгибаемо делала шаг за шагом, пока не села, прислонившись спиной к пододвинутой мной подушке.

— Зачем? — тихо спросила я. — Вам нужно быть в больнице. Я ничего не натворю, обещаю. Простите за истерику, я просто… действительно устала.

— Я знаю, Ксюар. После того, как ты выбежала из палаты, ко мне пришла медсестра Тамара…

— Викторовна, — подсказала я.

— Да. Она очень волновалась о тебе, рассказывала, как замечательно ты нас выхаживала, как мне с тобой повезло.

— Она мало меня знает, — вздохнула я.

— Затем меня навестила Анаремия, озабоченная причинами твоего «взъерошенного» по ее словам вида. По моей просьбе она отправилась к Элире, та уведомила Оксар и они уже втроем оказались у меня. Оксар и Элире очень высокого мнения о тебе, как о старшей.

— Они просто не знают всей картины…

— У меня сложилось впечатление, что это я ее не знаю, — возразила наставница. — Ты очень многое сделала и замечательно справилась с проблемами. Прости, что не сразу разобралась и оценила это. Но думаю, сейчас нам даже важнее поговорить о другом. Ксюаремия, как ты думаешь, кто ты для меня?

— Ученица, — тоскливо сказала я, — Неудачная, но выбора у вас не было…

Она задумчиво посмотрела на меня, вздохнула, потом негромко заговорила:

— Ксюар, по документам я ваша приемная мать, но наставница не может быть матерью своим подопечным, моя задача в другом. И ты понимаешь, что мы не вправе позволить себе не ставить долг выше наших личных потребностей. Но это не означает, что мне не дорога каждая из вас. Знаешь… — помедлив, будто сомневаясь, что это стоит говорить, добавила она, — один раз, я не сдержалась и заплакала при Анаремии. Как думаешь, когда это было?

Я удивленно пожала плечами, не представляя, что могло довести наставницу до слез, да еще при подопечной.

— Это было, когда ты бросилась под поезд.

— Но… вы же знали, что я не могу умереть… — растерянно сказала я. — И это была не первая моя попытка самоубийства…

— Первую я по ошибке не приняла всерьез. Только после второй осознала, что ты вовсе не устроила спектакль, а просто не смогла рассчитать дозу яда.

— Но разве я не…

— Нет, в первый раз твоей жизни и даже здоровью ничто всерьез не угрожало.

— И вы на самом деле плакали из-за меня?!..

— Это самый страшный день моей жизни, — просто сказала она.

Я села рядом с ней, чувствуя, как перехватывает горло и обжигает глаза. Наставница молчала, внимательно глядя на меня.

— Я вас очень люблю… — наконец произнесла я, отпуская эмоции и позволяя слезам ручьями потечь по лицу.

Она притянула меня к себе и обняла, мягко проводя рукой по моим волосам.

— Я тебя тоже люблю, Ксюаремия.

— Но я нашла и потратила вашу заначку, — всхлипывая, сообщила я.

— Правильно сделала, вам нужны были деньги.

— И сожгла все ваши свечи…

— Ничего, в следующий раз куплю на двоих.

— И я очень хочу платье…

— Что?..

— Я хочу платье, — сквозь слезы повторила я.

Наставница тихо рассмеялась, крепче прижимая мою голову к себе.

— Ксю, какой же ты еще ребенок! Ну не плачь, милая. Купим тебе самое красивое платье!

  Мы. Потому что мы — можем.  И потому, что цену — знаем.  А значит, нам отступать негоже,  Даже когда решимость тает.

  В путях судьбы кто разберется?  Может не кара вовсе — награда.  Мы. Потому что мы беремся,  Даже когда претит, но надо.

  Все на свои места встанет,  Может лишь не сейчас, позже.  Если мы верим, у нас — надежда.  Если мы понимаем, мы — можем.