Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга 2.

К сожалению, под моей кроватью не завалялся вещий камень, могущий указать правильную дорогу, поэтому, будучи на перепутье, я бросалась из крайности в крайность. Лихорадочная, на грани истерии, деятельность сменялась ледяным спокойствием, с точностью до наоборот. Спросить совета было не у кого, вернее, нельзя.

Позже, возвращаясь к событиям этого и последующих дней, я часто задумывалась над тем, какие силы свыше заставили меня поступать так и не иначе. Как повернулась бы моя жизнь, прими я другое решение взамен того, что потянуло нить судьбы дальше?

Наличность. Деньги. Банкноты. Звон монет. Пять тысяч как спасение.

В висках молотом стучала кровь, в голове творился ералаш. Придя от Аффы, я бесцельно вышагивала по комнатушке, и странное дело, мысли не желали выстраиваться стройным и упорядоченным рядком. Их вообще не было, моих мыслей.

Решив пойти на мозговой штурм, я бросилась к тумбочке и вытащила фляжку; плеснула коньяка, прикрыв донышко стакана, и за один присест влила в себя. Терпкая горечь обожгла горло, насыщая обоняние ароматами гвоздики, дуба, лаванды, миндаля. То, что нужно, и не следует заедать, чтобы сохранилось послевкусие на языке.

Пяти минут хватило, чтобы успокоиться, продуть легкие глубокими вдохами и начать воспринимать реальность, усевшись на кровать.

Вспомнив о вырезке, спрятанной в книжке Лизбэт, я представила фотографию, на которой будет изображен сияющий Петя в смокинге, поднимающийся по зеленой ковровой дорожке, а рядом я, приклеившаяся к локтю парня, и про меня напишут в статье три абзаца, не забыв заглянуть под юбку и пересчитать количество волос на голове. Отвратительно.

Но хуже всего то, что в поисках материала журналисты начнут перерывать биографию, и вот тут-то на всю страну прогремит родство с папенькой. Возможно, данный факт не вызовет сенсационного переполоха и, новость вскоре сойдет на нет, но стоит предусмотреть вариант, когда мое имя начнут склонять на всех углах и вытаскивать на суд публики различные подробности жизни. А если вдобавок умудрюсь запнуться и упасть под многочисленными вспышками фотографов или ляпну что-нибудь не к месту во время телевизионного интервью, тогда опасность пристального внимания журналистов возрастет неимоверно, и не стоит рассчитывать на быстрое затухание интереса к моей персоне.

Плохо, очень плохо. Нужно звонить отцу и просить денег, как предложила Аффа. Распишу свою жизнь в оптимистичных и радужных красках, повторю слова соседки о собственной непутевости и великой удаче, выпавшей вместе с пригласительным билетом, и постараюсь разжалобить. Папенька не допустит, чтобы дочь опозорила его облезлым видом на всю страну, потому что в таком случае обсуждать будут не только меня, но и жаднючего родителя-скрягу.

Поднявшись с кровати, чтобы бежать в деканат и позвонить от Стопятнадцатого, я снова села.

А если отец не согласится? Нет уверенности, что его не обеспокоит предстоящая шумиха, и тогда он потребует отказаться от приема. Или, рассудив логически, надумает подстрелить двух зайцев: красиво избавится от моей занозы, заставив дать обещание или клятву, и сохранит в чистоте имя и чин. Я не смогу возвратить долг Пете и съеду с катушек, а родитель наплюет на грозящее мне сумасшествие и сдаст в психушку. Сам же в очередном интервью скажет, что причина возникшей ненормальности не ясна, и что виновата я сама, не уладив дела со своими долгами. Потом он пустит слезу, вставит пару патетических фраз, и общество пособолезнует несчастью убитого горем родителя. Даже если в лечебнице с меня снимут дефенсор — не беда, потому что там не будут выяснять, какие воспоминания в голове душевнобольного являются правдой, а какие — плодами воспаленного воображения.

Разбушевавшаяся фантазия не сумела остановиться и начала живописать сцены отцовских угроз и унижений, и чем больше я думала о перспективе сумасшествия, тем активнее убеждалась в том, что лучше держаться на расстоянии от папеньки. Позвоню в самом крайнем случае, когда подопрет безвыходное положение.

Поскольку привлечение отца к участию в подготовке к приему откладывалось на неопределенный срок, закономерно встал вопрос, какие еще существуют способы добывания денег? О займе в долг не стоило и думать: никто не одолжит нищей студентке деньжищи без гарантий и процентов. Можно встать на преступный путь и замарать руки грабежом или убийством. Я поглядела на свои лапки с цыпками. Придет же в голову нелепейшая чушь!

Просить Мэла о безвозмездной помощи не буду, потому что наши отношения неустойчивы. Кроме того, я ничем не хуже хваленых висоратов, и у меня свои понятия о чести.

Оставался еще один вариант. Фляжка и Альрик, который пообещал провести экспертизу. Придется соглашаться на третье условие профессора, потому что терять мне нечего. Не сыграет особой роли, если Альрик узнает подробности детства неделей раньше, чем журналисты. К тому же мужчина сам сказал: ему нужны не домыслы, а факты, которых набиралось с гулькин нос. Ничего сверхсекретного не сообщу: жизнь у тетки, жизнь в интернате, студенческая жизнь — без сенсаций и шокирующих подробностей.

С каждой минутой идея продажи коньячной баклажки становилась всё привлекательнее, пока не засияла путеводной звездой. И почему я сразу не приняла предложение профессора? — отругала себя за трусость и чрезмерную таинственность. Сейчас держала бы в руках заключение экспертизы, и не сегодня-завтра Рыжий сообщил бы, возьмет на реализацию контрабандный товар или нет.

Решено. Еще не поздно, и Альрику должно хватить времени, чтобы провести экспертизу раритета, но теперь диктовать условия буду я. Сумма от реализации разделится поровну, и мы дадим взаимные обеты: я — о сохранении тайны «трезубца», профессор — о сохранении моих тайн, если таковые найдутся.

Бросив фляжку в сумку, я начала лихорадочно собираться, чтобы сбегать в заветную лабораторию на закрытом пятом этаже. Буду тверда как кремень и невозмутима — именно так совершаются сделки века.

— Куды мчишь? — притормозила меня вахтерша. — Несёсси сломя голову. Словно реченька должна течь, а не топотать стадом коров.

Ой, в руку поучение бабуси! Как нельзя кстати пригодится через неделю на великосветском приеме.

Отшатнувшись от бдительной охранницы, я с размаху впечаталась во что-то массивное и несваливаемое торпедами вроде моей особы.

— Ох, ты, горюшко луковое, — запричитала вахтерша. — Очечки пора носить, девонька. Не ровен час, убьешь важную персону.

— Полно вам, Василиса Трофимовна, — прогудел знакомый бас, и я отлепила нос от неподвижной скалы. — Важнее вас в институте не сыскать, — похвалил вахтершу голос, и та хихикнула как девочка, приняв комплимент.