Евгений Лукин - Катали мы ваше солнце

Ознакомительный фрагмент

В слободку возвращались, когда солнышко почти уже коснулось самого что ни на есть небостыка. Или горизонта,[32] как его называют греки… Надо же было придумать такое дурацкое слово! Ну «гори» ещё понятно, а вот «зонт» что такое?..

— Берендей, а, берендей!..

Кудыка обернулся на голос. Меж двух заснеженных развалин мёртвого города избоченилась молоденькая чумазая погорелица в каких-то косматых лохмотьях вместо шубейки. Впрочем, беженцы из Чёрной Сумеречи, кого ни возьми, все ходили чумазые. Оно и понятно: дров нету, снегом умываться — зябко, а грязь ведь тоже от стужи хоть немного, да спасает.

— Чего тебе?

— Расскажи, что с ним сделали-то!..

— Что-что, — недовольно сказал Кудыка. — В жертву принесли, вот что! Бросили в бадью — и к навьим душам, в преисподнюю.

Повернулся и двинулся дальше. Не то чтобы он презирал или там боялся погорельцев, как многие в слободе, — просто солнышко вот-вот должно было погрузиться в Теплынь-озеро, а добираться до дому в темноте не хотелось.

— Берендей, а, берендей!..

— Ну, чего?..

— А я ведь про него кое-что знаю.

— Про кого?

— Ну, про этого… которого в жертву…

— Да ну? — Кудыка подступил поближе. — Расскажи!..

Чумазая погорелица засмеялась, дразня белыми зубами. Вроде даже и не баба. Девка ещё…

— А замуж возьмёшь?

— Да иди ты к ляду! — обиделся древорез.

— Ну тогда идольца резного подари.

Кудыка тут же отшагнул назад.

— Ишь ты! Идольца ей… А вот не дам я тебе идольца! Вы их, говорят, в кострах жжёте…

— Тогда не расскажу!

Кудыка покряхтел, раздираемый надвое любопытством и боязнью. С одной стороны, он готов был понять погорельцев: землянки — ветхие, топить нечем, тут, пожалуй, всё, что хочешь, в костерок подкинешь… Но ведь не берендейку же! Во-первых, грех, а во-вторых, ты её резал, старался — и на тебе! В огонь!..

— Поклянись, что не сожжёшь!

— Отоймись рука и нога, коли сожгу! До завтра дотерплю, а там пойду в слободку — на хворост выменяю!..

Кудыка поколебался ещё немного — и полез за пазуху.

— Ну? — сказал он, отдав берендейку.

Погорелица ухватила древореза за рукав и, подавшись губами к уху, зашептала жарко:

— Его один уж раз туда бросали…

— Кого? — Кудыка ошалело отстранился.

— Да этого… О ком говорю… Только в другом капище, у сволочан… Он там, сказывают, большого идола у волхвов на дрова скрал… Не то Перуна,[33] не то Велеса…[34] Ну, поймали, кинули в бадью да и вниз… Как сейчас…

Кудыку прошиб озноб.

— А вдруг это не он был?

— Он-он! Я его хорошо запомнила… Да и как не запомнишь — такая страсть!..

— Да ты погоди, погоди… — забормотал Кудыка, отдирая грязные пальцы от рукава шубейки. — А как же он из-под земли-то потом выбрался?

— Ну вот выбрался, значит… Ей-ей, не вру… А только зря ты, берендей, в жёны меня брать не хочешь… Возьми, а?..

Еле отвязавшись от назойливой погорелицы, Кудыка заторопился в слободку. Был он сильно раздосадован и бранил себя на все корки. Который уже раз подводило Кудыку его неистребимое любопытство. Взял вот и отдал берендейку неизвестно за что. Ишь! В жёны её возьми, чумазую!.. Верно говорят, бабий ум — что коромысло: и косо, и криво, и на два конца… Надо же что придумала: из преисподней вылез! Хотя курносый храбр Нахалко тоже вон в кружале говорил, что вылезают… чёрные, с кочергами…

Пали быстрые сумерки. Уже подходя к дому, Кудыка заподозрил ещё кое-что неладное и снова полез за пазуху. Так и есть! Второго идольца тоже как не бывало. Ну, погорелица!.. Одну, значит, берендейку выпросила, другую — стащила… Плюнул Кудыка, выругался. Правильно им сегодня землянки разорили, забродыгам!..

Старый дед Пихто Твердятич не спал, ждал возвращения внука. Выслушав рассказ Кудыки, сказал: «Вона как…» — и угрюмо задумался.

— Дед, — затосковав, позвал Кудыка. — А вот, скажем, помер берендей… Покинул Явь, стало быть… Чистые души идут в Правь, к солнышку. Нечистые — в Навь, под землю… Это я понимаю. А вот те, кого волхвы заживо в бадейке в дыру эту опущают… С ними как?

— Да так же… — недовольно отвечал ему дед. — Пока дна достигнет, со страху помрёт…

Кудыка вспомнил глухой негромкий удар, пришедший из чёрной глубины колодца, и содрогнулся.

— А потом куда?

— Как «куда»?.. — Дед заморгал. — Так в преисподней и остаются. Куда ж ещё?..

Кудыка аж скривился, представив.

— И что они там?

— Что-что!.. — сварливо отозвался дед. — Мы туда берендейки опущаем… А они их, значит, солнышку относят, трудятся…

— Так они же нечистые! Души-то!..

— Ну, ясное дело, нечистые, — сердито сказал дед. — Будут тебе чистые души такую тяжесть таскать!..

Ужинали молча. Поднявшись к себе в горенку, Кудыка долго маялся, топтал тропу из угла в угол и всё поглядывал на дубовый винтовой жом. Наконец не выдержал, соблазнился. Вынул собранный снарядец, намотал ремень на валик до отказа и, установив позвонок, пустил колебало. «Трык-трык… — заскрипело и застучало в горнице. — Трык-трык…» Может, оно и грех, а всё веселее…

Во сне виделось Кудыке чёрное жерло колодца и пьянчужка, с шальной улыбкой влекущий куда-то преогромную охапку резных берендеек. «Ты того… поосторожнее… — забеспокоился во сне Кудыка. — Резьбу спортишь… Солнышку, чай, несёшь!..» «Катали мы ваше солнце!» — с безобразной ухмылкой ответил ему пьянчужка и ссыпал дробно загрохотавшую охапку на каменный замшелый пол преисподней. Откуда-то взялась чумазая белозубая погорелица тоже с идольцами (один — выпрошенный, другой — украденный), и стали эти двое охально и бесстыдно разводить костёр из берендеек. Тут из стены вышел рябой волхв, сдвинул брови, грянул посохом, искры из камня выбил. «Видел? — вопросил он Кудыку, грозно кивнув на пьянчужку с погорелицей. — Стало быть, тоже грешен. А ну жертвуй ещё одну берендейку!..»

Сильно озадаченный сновидением, Кудыка проснулся и обнаружил, что слюда в косящатом оконце давно уже тлеет розовым. Уставился на исправно поскрипывающий снарядец. Ремень размотался едва наполовину. По всему выходило, что эта ночь была, по меньшей мере, вдвое короче обычной и втрое короче предыдущей. Вот и горница ещё не выстыла, как следует… Придерживая у горла зипун, Кудыка вылетел в верхние сени, приотворил махонькую ставенку сквозного, не забранного слюдой оконца. Щёки и лоб ошпарило морозом. Над синеватой зубчаткой далёких Кудыкиных гор в розовой дымке возносилось в небо светлое и тресветлое наше солнышко. Несколько мгновений древорез вглядывался напряжённо, не проползёт ли по алому лику тёмное пятно. Нет, не проползло… Сброшенный в преисподнюю пьянчужка оказался прав. Нечётное вставало солнышко. Счастливое…