Евгений Лукин - Катали мы ваше солнце

Ознакомительный фрагмент

Желтоглазый хозяин расставил ковши, принёс ведёрную ендову[26] вина и берендейку сдачи с отбитым носком, тут же небрежно сунутую Докукой за пазуху.

Кудыка с благодарностью принял полный ковшик, по ободку которого шла надпись: «Человече! Что на мя зриши? Пей!» — и лукаво покосился на Плоскыню.

— Поучил, стало быть, Купаву?

Тот насупился по-медвежьи, брови натопырил, губы отдул.

— А то как же! — рявкнул он кровожадно. — Сбил да поволок, ажно[27] брызги в потолок!..

Все с сомнением взглянули на его левую щёку с четырьмя глубокими царапинами, но спорить не стали.

Кроме троих древорезов да двух храбров, в кружале, можно сказать, никого и не было. Сидел лишь в дальнем конце длинного стола никем не знаемый берендей — не берендей, погорелец — не погорелец… Что-то он там про себя смекал, вздымал бровь, подмигивал хитро неизвестно кому. И чарку не глотом глотил, а смаковал, причмокивая.

Храбры и древорезы выпили по чину за здравие старенького царя-батюшки Берендея и заговорили о событиях прошлой ночи. Да и вообще о нынешних временах. Вздыхали, охали, почёсывали в затылках…

— Померещилось мне, что ли, под утро… — пожаловался в недоумении Кудыка. — Будто лешие по слободке шастали…

Румяный Докука уставил на него синие очи и заморгал. Многое, многое проспал он сегодняшним утром…

— Ничего не померещилось, — буркнул храбр постарше, именем Чурило. — Ещё как шастали!.. Сам видел…

— Дык… это… — опешил Плоскыня. — Они же к жилью не подходят!

— Подойдёшь тут, когда такое творится! В лесу-то, чай, ещё страшней было, чем в слободке…

— Да-а, дела-а…

— Обнаглели лешие! — сказал обиженно синеглазый красавец Докука. — Мало того, что сами шубу наизнанку носят, так ещё и других выворачивать заставляют! В лес войдёшь — переобуться изволь, с левой ноги на правую…

— А не переобуешься?

— А не переобуешься — перетемяшат[28] поленом, отволокут в чащу да и бросят. Выбирайся потом… Это у них теперь «лесом обойти» называется. Совсем стыд утратили. Дерево вырубить — шесть берендеек им выложи…

— А не пять? — усомнился Кудыка.

— Пять? В том-то и клюква, что шесть…

Несколько мгновений Кудыка сидел неподвижно. Остолбуха нашла. Медленно повернулся к храбрам.

— А вы-то что ж, дружинушка хоробрая? — упрекнул он их с горечью. — Нет, чтобы взять да и очистить лес от погани от этой… единым махом…

Те насупились, крякнули.

— Очистишь тут, как же! — проворчал степенный Чурило. — Думаешь, боярину нашему ничего от них не перепадает? От леших-то…

Наивный Плоскыня ахнул тихонько, с ужасом глядя на храбра. Кудыка же с досады чуть не плюнул.

— А ежели князь узнает? — подмигнув, тихонько спросил Докука.

— Князь?.. — Чурило приостановился и царапнул искоса недобрым взглядом пьянчужку за дальним концом стола. — Сказал бы я тебе, да лишние брёвна в стенах есть…

Примолкли, нахмурились. Потом налили по второй и выпили кстати за здравие князя теплынского Столпосвята со княгинею.

— И земля вон намедни тряслась… — вздохнул удручённо молодой курносый храбр, именем Нахалко. — С терема боярского маковка упала…

Древорезы встревожились.

— Котора маковка?

— Правая…

— А-а… — Покивали, успокоились. — Ну, это капель не на нашу плешь… За правую мы не ответчики…

В этот миг на дальнем конце стола наметилось движение. Оглянулись и увидели, что пьянчужка, упёршись широко расставленными руками в дубовую столешницу, пытается встать. Бровь — заломлена, глаз — поперёк.

— Кто… бревно?.. — осведомился он с угрозой. — Ты… кого тут… бревном?..

Все ждали с любопытством, что из этого выйдет, но суставы у пьянчужки подвихнулись разом, и он вновь тяжко сел на лавку, взболтнув нечёсанной головой. Так ничего и не дождавшись, вернулись к разговору.

— Маковка… — усмехнулся Чурило. — Хорошо хоть терем устоял!.. Земля-то на чём держится? На трёх китах… Вот один из них, стало быть, хвостом плеснул, а в загривке-то — отдаётся… Ну и земля, знамо дело, колеблется… Она ж как раз на загривке у него и лежит. Не шутка, чай…

Скрипнули петли входной двери, и на пороге возникло облако пара, а в нём отмёрзший Шумок. Словно бы и не битый. Весь, как всегда, переплюснутый, искривлённый, только что щека и шапка — в инее. Торжествующе оглядел присутствующих.

— Думали, помер? — спросил он негромко, и личико его озарилось злодейской радостью. — А я вот взял да и пришёл!..

— Дверь прикрой, изверг! — гаркнул желтоглазый хозяин. — Кружало выстудишь!..

Шумок притворил дверь и, заметно приволакивая ногу, приблизился к онемевшим берендеям, сел.

— Кто убивал, тот и поит, — объявил он, без стеснения беря ковшик, что поближе.

Остальные переглянулись, поёрзали, посопели и, махнув рукой, кликнули хозяина, чтобы принёс ещё одну посудину.

— Живуч, — скорее одобрительно, нежели осуждающе изронил Чурило. — Пополам перерви — двое вырастут…

— Это что!.. — пренебрежительно молвил Шумок, осушив полный ковшик и лихо обмахнув усишки. — Вот на Ярилин день меня, помню, всей слободкой топтали…

— Так ить… затопчем когда-нибудь… — жалостливо на него глядя, сказал Плоскыня.

— Правду не затопчешь! — гордо отозвался Шумок и разлил остатки вина по ковшикам. — Выпьем за правду, берендеи!.. Правдой свет стоит…

Все несколько одеревенели от такой здравицы. Чурило — так даже поперхнулся.

— Стоит… Рушится он, а не стоит! Девать уже некуда правды твоей!..

И опять вовремя вмешался молодой Нахалко.

— А вот ещё сказывают… — таинственно понизив голос, торопливо заговорил он. — Из преисподней навьи души на белый свет вылезать начали… Мертвецы то есть…

Все вздрогнули и уставились на курносого храбра.

— Это как?

— А так. Открывается, сказывают, в земле дыра и лезет оттуда такой весь чёрный, чумазый и с кочергой…

— Так какие же это мертвецы? — возмутился Докука. — Если с кочергой — значит бес!.. Про хвост ничего не слыхал? Хвост-рога были?..

— Да нет, точно мертвецы! — зардевшись, горячо заспорил курносый. — Признали одного сволочане… Согрешил он когда-то против солнышка, ну и сбросили его, значит, волхвы прямиком в преисподнюю… А он, вишь, обратно вылез…

С дальнего конца стола послышался внятный смешок, и все, кроме припавшего к ковшику Шумка, опять обернулись. Пьянчужка сидел, подперев по-бабьи щёку, и глумливо разглядывал бражников.

— А в хрюкальце? — грозно спросил Плоскыня.

Пьянчужка не ответил, но внимание сосредоточил теперь на нём одном. Аж колебался, болезный, как отражение в воде, до того начекалдыкался. Плоскыня крякнул негодующе и отвернулся.