Ольга Кузнецова - Просто солги

Я почти счастлива и почти улыбаюсь. Почти чувствую, что Ким, кажется, улыбается тоже.

Но музыка исчезает. Так же резко, как и появилась.

— Ты ненормальный, Ким? — спрашиваю я удивленно.

— Нет, — спокойно отвечает он (как будто тоже думает, что ему все приснилось и на самом деле ничего и не произошло), — просто ты как-то по-особенному реагируешь на музыку, Кесси. Мне порой кажется, что внутри тебя установлена целая музыкальная шкатулка.

— Как та, что ты мне подарил на прошлое Рождество? — вспоминаю с улыбкой.

— Вроде того.

Шкатулка была огромная, из вишневого дерева. Ким тогда сказал, что привез ее из Японии и миниатюрная гейша внутри нее олицетворяет всевидящее око земли, а мелодия — это что-то вроде той колыбельной, которую земля поет нам, чтобы погрузить нас в безмятежный сон. Еще очень долго я потом тщательно ощупывала каждый изгиб, каждую плоскость неподъемной шкатулки, все пытаясь угадать, как же она выглядит на самом деле.

Ким снова молчит. И это молчание медленно сводит меня с ума.

…

Мне жарко, душно. Такое чувство, что еще чуть-чуть, и я точно задохнусь в собственных страхах.

Как хочется сказать: "Нет, ничего нет, не было и не будет, — я все та же Кесси, слепая, одинокая, все та же…" Но у меня нет привычки так бессовестно лгать себе, нет желания унижаться перед собой. Как будто мне мало Кима.

Лгунья Кесси — так бы назвал меня Ким, если бы узнал всю правду. А что? Вполне звучит.

— Тебе жарко? Может, выключить обогрев? — спрашивает он как бы между прочим.

— Нет.

— Может, есть хочется? — интересуется Ким уже более навязчиво.

— Нисколько. Не переживай.

— И жить уже не хочется, да, Кесс?

— Нет, — отвечаю я машинально и даже уже не думаю о смысле сказанного.

— Значит, я зря тут спасаю тебя?

— Может, и зря, Ким. Я не знаю, правда, — честно признаюсь я и прикусываю нижнюю губу. Но никак не могу понять, сказала ли я правду или соврала. Опять.

— Только предупреди, как примешь окончательное решение, — язвит Ким, и мне становится противно.

— Обязательно, — с такой же желчью отвечаю я.

И все же, я несправедлива к нему, но это выше меня — признаться в собственной слабости. Выше — сказать, что я нуждаюсь в нем, как ни в ком другом. Выше — согласиться, что мне действительно очень душно, и вообще я жутко проголодалась.

Это намного выше — сказать: "Ким, у меня от тебя башню сносит".

Вместо этого говорю:

— И как долго ты собираешься меня за собой таскать, как тряпичную куклу?

— Знаешь, Кесс, это как компьютерная игра. Море адреналина, загадок и прочей фигни. Ты скрываешься от погони, сердце уходит в пятки, встречаешь умопомрачительную красотку… Отличие только одно, Кесс: у тебя только одна жизнь. И сохраниться нельзя. Дерьмо, правда?

— А умопомрачительная красотка — это я? — спрашиваю, и он начинает смеяться, истерично.

— И это все, что тебе хочется знать? — интересуется он, но я чувствую, что он нервничает. Потому что почти не дышит.

Когда мы въезжаем в Детройт, уже почти полночь. Чувствую городской запах и суету ночного города. Чувствую, как Ким постепенно расслабляется, но это все потому, что я молчу.

У меня предчувствие, что скоро все закончится.

Опять ложь. Потому что все закончилось еще пять лет назад, когда этот урод говорил мне, чтобы я не двигалась, не пыталась его обмануть…

Все заканчивается тогда, когда Ким ненавязчиво сообщает, что после Детройта наши пути разойдутся. Дьявол.

5. "В моей жизни становится слишком сыро. Наверное, это оттого, что я плачу"

Он настаивает, чтобы я улыбнулась. Почти силком заставляет меня приподнять губы в фальшивой усмешке.

А мне — черт возьми, — мне хочется плакать. Хочется сказать, что он — это все, что у меня есть.

Вместо этого я осыпаю его самыми последними словами, пытаюсь сделать так, чтобы он понял, как же мне на самом деле хреново.

Но на него это не действует.

— Кесс, — говорит он, пытаясь засунуть мне в руки этот гребанный билет, — Кесс, давай без драм. Я и так уже сделал для тебя слишком много.

И он прав, но ему не следует об этом знать.

В самолете сыро. Наверное, оттого, что я плачу. И мне кажется, что я пыталась поцеловать его, прежде чем он ушел. Кажется, он не ответил.

…

— Зачем летите? — спрашивает незнакомый голос, но приятный. Такой среднестатистический мужской голос.

Сначала я вскипаю, но потом понимаю — это мой сосед, а в самолетах так принято — если летишь один, то можно и пооткровенничать. Почему бы и нет? Мне ведь так давно хотелось поговорить с кем-нибудь без всяких обязательств.

— Куда? — Я не знаю, в какой город направлен этот рейс, поэтому иду на хитрость.

— В Нью-Йорк, конечно, — смеется мой попутчик. Находит меня забавной?

Ким что-то говорил про Нью-Йорк, — вспоминаю.

— Не знаю, — отвечаю я, немного подумав. — Можно сказать, хочу начать все с чистого листа. Да, наверное, так и есть. — Такое чувство, что пытаюсь я убедить в этом себя, а не попутчика. На попутчика мне откровенно плевать.

Слышу его тихий смех, и у меня такое ощущение, что это Ким смеется, а не незнакомый парень из самолета. Что там я уже говорила про манию преследования?

— Я Шон, — представляется невидимый собеседник. Невидимый — это потому, что я его не вижу, а не потому, что он нематериальный. Хотя откуда мне знать? Ведь я слышу только его голос.

— Кесси. — Я пожимаю плечами, потому что, когда представляешься, нужно хоть что-то делать. Люди пожимают друг другу руки, а я пожимаю плечами — вполне равноценная замена.

— Кесси… — задумчиво повторяет Шон, как бы пробуя мое имя на вкус. — Можно я буду звать тебя Кесс?

В этот момент мне хочется вцепиться ему в глотку и вопить, как сумасшедшая. Мне больно слышать, как незнакомый голос произносит это вполне различимое "Кесс". Больно, потому что Ким иногда так называл меня.

Я киплю как паровая машина: из ушей уже давно валит пар, а ноздри медленно сдуваются-раздуваются.

Вслух же только произношу: