Ольга Кузнецова - Просто солги

Вслух же только произношу:

— Конечно, я не против, Шон. — Мой голос приторно-сладкий. — А теперь расскажи, зачем сам в Нью-Йорк?

— Хочу посмотреть на Большое яблоко, — то ли серьезно, то ли шутливо отвечает он.

— Вот как? И все.

— Конечно, нет.

…

Я различаю его голос среди тысячи других, нахожу его образ среди сотен похожих. Я знаю о нем все, кроме того, как он на самом деле выглядит. Знаю, что никогда не решусь сказать ему просто, что я на самом деле думаю. Знаю, что ненавижу его за то, что он отправил меня в Нью-Йорк совсем одну. Ким — хренов оптимист.

Он так далеко от меня, что я даже представить себе не могу, чем он сейчас занимается. Наверняка, чем-нибудь позанимательнее, чем заметать за мной следы. Теперь я одна. Уже навсегда. И меня это бесит до чертиков.

Зачем мы делаем из пустяка смысл нашей жизни? Почему я думаю, что Нью-Йорк — это ад, в который меня нарочно отправили за давние грешки? Но на самом деле это не ад — всего лишь чистилище, временное пристанище.

Самолет с трудом выпускает шасси — это все оттого, что в его салоне мисс-ходячая-неудачница, которую всюду сопровождают подобного рода мелочи. Какие-то придурки хотят схватить меня и использовать в своих грязных целях? Кто-то пытался выстрелить мне прямо в голову, но чуть-чуть промахнулся? Всего лишь мелочи, ребятки, я была в передрягах и похлеще.

Мой попутчик — Шон, так его зовут, — дергает меня за рукав (руки у него теплые-теплые, почти горячие, почти как у Кима).

— Смотри, Кесс, ночной Нью-Йорк — это нечто. Непередаваемое зрелище, — выдыхает он, а затем я слышу легкий хруст — видимо, он слегка не рассчитал свои слова.

— Расскажи мне. — Почему-то у меня непреодолимое желание разгрузить обстановку. В конце концов, этот Шон — мой единственный знакомый в Нью-Йорке.

Я устраиваюсь в кресле поудобней и до конца посадки слушаю о том, как погрузившийся в ночные огни мегаполис напоминает горящую рождественскую елку. Глаза я закрываю специально, чтобы не видеть, а только слышать. Только слушать…

Он не навязывается, этот мой попутчик, совсем нет. Скорее наоборот, мне с ним очень комфортно. Но где-то глубоко внутри я понимаю, что это просто подсознательно пытаюсь найти Киму замену.

На выходе из аэропорта я пытаюсь оправдать себя и своего нового попутчика, пытаюсь объяснить, почему он еще рядом, почему тащит мой рюкзак и почему, дьявол его побери, он называет меня Кесс.

Шон разговаривает с таксистом — я слышу. И как Ким планировал, чтобы я выживала в Нью-Йорке? Неужели, предусмотрел даже то, чтобы я встретила в самолете вот такого вот парня, или сам его подослал? Тьфу ты, в голову лезет только всякая чушь!

В такси дурно пахнет, а еще Шон сажает меня на заднее сиденье, и хотя сам он садится рядом, я дико злюсь на него за это. Я ненавижу задние сиденья. Тщательно ощупываю обивку — не кожаную — и вспоминаю историю с курткой. Поверхность салона синтетическая, неприятная, шершавая. И все же мне нравятся новые материалы. Я уже говорила, что у меня есть свой собственный словарь для разного рода поверхностей?

На секунду — лишь на секунду — я думаю о том, что, возможно, Шон — никакой не Кимов соратник, а всего лишь обыкновенный маньяк, охотящийся за слепыми невинными девушками? Представляю себе его, себя, в комнате с низкими потолками. Свет выключен, а я кричу от боли — не от удовольствия. Мерзость, но все равно не страшно, потому что терять мне, в сущности, уже нечего.

Я не знаю, кто я в этот момент. Но определенно я уже не та "Кесси", которую подразумевал Ким, называя меня подобным именем.

Рукой небрежно касаюсь головы: грязные распущенные волосы и еще что-то нежное, легкое. Шелковая лента похожа на ту нить, которая связывает меня с миром, из которого я пришла. Шелк — материал чистых помыслов, и я должна стать такой — чистой.

Такси тормозит резко, чудесным образом не провоцируя меня выблевать наружу с большим аппетитом съеденный в самолете обед.

Думаю: "Ну все".

Но это вновь ошибка. Еще не все.

…

Мои мысли похожи на обрывки: резкие, необдуманные, сумбурные, на первый взгляд. Я могу казаться сумасшедшей, не в своем уме, не в своем теле. Я могу казаться не с этой планеты. В это сложно поверить, но, не считая, конечно, мафиозных разборок, я вполне обычная. Точнее, совсем обычная.

Просто я не вижу. И даже не знаю, каково волосы цвета у моего нового знакомого. Но уж точно не "пшеничного".

— Я ведь сплю, да? — спрашиваю я неуверенно. — Или меня взяли играть безбашенную барби в один из боевиков. Определенно, все так и есть.

Шон смеется — и его смех похож на смех Кима. Я в его квартире, "небольшой", как уже успел просветить меня мой новый знакомый, но, натыкаясь на лестницу на второй этаж, я начинаю сомневаться в его словах.

Я кажусь себе полной идиоткой и, тем не менее, продолжаю молоть всякую чушь:

— Но есть еще вариант, что ты маньяк. Злобный, кровожадный маньяк.

— Меня Ким попросил за тобой присмотреть, — нехотя говорит Шон и уже не смеется.

Я тоже замолкаю и замираю. Чувствую, как перестает биться мое крошечное сердце. Я как море Уэддела (море Уэдделла — море, омывающее Антарктиду на западе. Прим. Автора) — такое холодное, что никак не могу замерзнуть.

— Тогда понятно, — неопределенно отвечаю я и понимаю, что Ким, хоть и оптимист, продумывает все до мелочей. Он оптимист, потому что уверен в завтрашнем дне.

Черт, мне бы его уверенность.

— Твоя комната на втором этаже, — устало сообщает мой новый знакомый (старый знакомый Кима). И я чувствую, как на глазах тает его напускная оболочка. Он уже больше не веселый и располагающий — он просто усталый. — Я провожу тебя, покажу, где ванная. Дальше сама справишься?

— Угу, — киваю я.

Между нами уже больше нет спокойствия — только одна холодная напряженность, как будто не этот парень всего час назад рассказывал мне, как прекрасен ночной Нью-Йорк. Они все одинаковые: Ким, Шон… Все хотят довести меня до ручки. У них всех одна миссия — окончательно потопить Кесси Слоу в болоте из ее обманчивых чувств (Slough — "Слоу" — в буквальном переводе фамилия героини означает "болото" — прим. Автора).

Шон осторожно ведет меня вверх по лестнице, и я даю ему свою руку с открытым пренебрежением.