Елена Павлова - Золотой Лис

Разбудили его голоса, громкие, писклявые — детские.

— Да говорю вам — лошадь! Книжку я читал, там картинка есть, что ж я — слепой? Слепой? Лошадь не узнаю?

— Да не может быть такого! Я её тоже читал, сдохли же они! Все! Так и написано: вы-мер-ли! Это и есть — сдохли!

— А вот посмотришь, посмотришь! Говорю — видел! Как в книжке, на ногах на задних! Вот так, вот так! И голова так!

Шаги четырех, нет, пяти человек. Все босиком, ходить не умеют, топают, ноги ставят вкривь и вкось, как попало, один хромой, шелест травы, сосредоточенное сопение вечно сопливого носа, смачный всхлюп — явно вытерли рукой.

— Во-о! Видали, как вытоптала! Я говорил, я говорил! Здесь она где-то!

— Да если и была, так и ускакала, наверно! Будет она тебя ждать! Поскакала — и ускакала! Только зря по жаре тащились! Вечно ты…

— Да куда ей скакать? Здесь она! Здесь! Ты хлеб, главное, держи! Да не жри, дубина! Это не тебе же, это лошади же! Они хлеб любят, я читал! Давайте разойдёмся и обойдём вот так, вот так, по кругу. И найдём! Вы представьте, как мы лошадь приведём! Знаете, как будет? У-у-у! И по улице вот так, вот так!

Голоса раздавались уже совсем близко. Дэрри расстроено вздохнул, выкатился из-под низкого тента и встал. Из травяных дебрей на проплешину, вытоптанную Хитрой, как раз вышли четверо мальчишек и застыли при виде Дэрри. У одного на плече смотанная верёвка, у каждого в руках по куску хлеба — серьёзно подготовились. Все загорелые, изрядно чумазые — никогда Дэрри этого не понимал. Рядом с рекой живёшь — ну вымойся ты! Трудно, что ли? Он окинул визитёров хмурым взглядом. Общаться не хотелось категорически. Он свёл брови и сказал, делая шаг вперёд:

— Бу!!!

— Уто-опни-ик… — сипло прошептал один. И началась паника. Дружно развернувшись, четвёрка бросилась бежать, вопя изо всей мочи. Хромой нёсся быстрее всех. Дэрри удовлетворённо вздохнул. Можно отдыхать дальше. Маловероятно, что детям кто-то поверит, что «вот там лошадь была, а теперь утопник бродит». Ещё и уши надерут, чтобы не придумывали. Он опустился на землю, готовясь залезть обратно в тень. И тут среди травы поднялась с земли совсем уж маленькая и хлипкая фигурка. Копна мелких белых спутанных кудряшек над испуганно кривящимся личиком, тощая и серая от пыли шейка, ножки-спички, синие глаза, полные отчаянного страха. С учётом того, что человек — лет пять или шесть, а вот пол трудноопределим, хотя… Это, наверно, платье? Наряд подкупал благородным лаконизмом кроя: мешок с тремя дырками, и немарким серым цветом. А, нет, ещё оборка снизу, но с одного края оторвалась и болтается сзади в виде косого шлейфа. Значит, девочка. Ничего себе — девочка! Это она, значит, за мальчишками увязалась. Лошадь излавливать. Ага, понятно, ещё одна безбашенная! А они, убегая от ужасного «утопника», просто её сшибли и бросили, хорошо — не затоптали. Впрочем, совсем уж неприглядно их поступок выглядит, если они знали о её присутствии. А что-то подсказывало Дэрри, что ничего они о ней не знали. Есть такие девчонки противные, Дэрри знал такую одну, собственную сестру двоюродную… Вечно она за ним таскалась, хотя никто её не звал, а ему потом за неё ещё и влетало! А дитя, похоже, собирается зареветь. Вот уж чего Дэрри не переносил, так это детского рёва.

А Майка совсем растерялась. Она так хотела поймать лошадь! Она и хлеба взяла! Если бы она привела домой лошадь, может, тётка Вита перестала бы её ругать и называть дармоедкой? А может, Ира взяла бы её к себе — если с лошадью? А вместо лошади оказался утопник — вон, белый какой, и тина в волосах! И мальчишки убежали! Майка стояла, замерев от ужаса. Побежать — так этот тогда за спиной окажется, ещё страшнее! И ведь догонит, сразу догонит и схватит, и будет больно, очень больно, как всегда, когда её хватают! А потом укусит и утопит, они потому и утопники, что топят, это не утопленники, которые просто мёртвые, утонувшие. От мёртвых не больно, а от этого, наверно…

— Ты кто? — спокойно спросил утопник.

— М-майка… — лицо тосковало, подбородок дрожал, губы кривились и не слушались. — Ты… утопник, да? — голос совсем сорвался на мышиный писк, подбородок вжался в грудь, глаза неотрывно следили за Дэрри. Смотреть на утопника было очень страшно, не смотреть — ещё страшнее. Страшнее, чем разговаривать, пусть даже и с утопником. — Ты… кусаисся?

— А утопники кусаются? — удивился Дэрри. Некое подобие кивка было ему ответом. — Тогда нет, я не утопник. И не кусаюсь. Знаешь, ни разу никого не кусал, даже не пробовал, — очень доверительно и совершенно честно ответил у… Нет, не утопник! Майка всегда знала, когда ей врут. Этот не врал. Но всё равно страшновато…

— Нет? — с надеждой уточнила Майка, мотая головой. — А… ты кто?

Дэрри в свою очередь задумался. Сказать «вампир» — ещё хуже, она и так напугана дальше некуда. Ребёнок смотрел исподлобья, втянув голову в плечи и, почему-то, спрятав руки за спину. Только тощие, в царапинах, босые ноги нервно переминались, чесали одна другую, ковыряли пальцами ямки в земле — жили, да кудряшки на голове вздрагивали.

— Я Принц Дэрри, — нашёл выход Дэрри.

— Пхрри-инц?.. — головка склонилась набок, кудряшки посыпались на одну сторону, голубые глаза внимательно исследовали полуголую фигуру. Страх в них постепенно уступал место любопытству. — А… чего ты здесь?

— Отдыхаю, — пожал плечами Дэрри.

— О!.. — сказала девчонка всем лицом сразу, голова склонилась на другое плечо. Никогда ещё Майка не видела отдыхающего Принца. Дэрри перенёс детальный и пристальный осмотр с удивляющим его самого терпением. Наконец, она решила, что его можно не бояться. А можно, наоборот, спросить: — А ты не видел? Мальчишки сказали — тут лошадь была. Не видел? — помотала она головой. Взметнулись и опали кудряшки.

— Не видел, — так же помотал головой Дэрри. Разговор с этим доверчивым существом начал его забавлять. — А зачем тебе лошадь?

— Тётке Вите. Чтобы не хрругалась на меня, — вздохнула Майка, потом оживилась: — Или Ихрре! Она тхрравница, Ихрра. На тхрри дехрревни, — буква «Р» явно не давалась, но ребёнок упрямо проговаривал её, помогая себе задранными бровями, прикрывая глаза и забавно ныряя головой. — Она ходит, туда и туда, и меня взять не может. А с лошадью сможет. На лошади же ездиют? Вот она и будет ездить. Она хохррошая, Ихрра, она мне вот, сошила, да! — потянула она с гордостью за подол то, что когда-то было платьем. — Только она устаёт очень. Ходить, — и покивала, как старушка, скорбно поджав губы. Совершенно не подходящая для ребёнка мимика неприятно резанула Дэрри по глазам. И это чисто рассудочное заключение, почему какая-то там «Ихрра» не может взять её к себе. И почему-то невольно сравнил девочку с Никой, которую мать в последние два года частенько приводила во Дворец. Никогда у Ники не бывало такого выражения лица. И очень редко задавалась она вопросом, почему кто-то не делает того, о чём она, Ника, его попросила. Вот кому бы в Принцессы! Жаль, что она полукровка, ей бы подошло! Потому что Ника не просто просила, а всемилостивейше удостаивала просьбы, Дэрри это очень быстро понял. И если следовал отказ — о! Объяснить, почему — нет, было невозможно. Ответ у неё был один: не делает, потому что не хочет. А раз не хочет — значит плохо к ней, Нике, относится. И могла обидеться и жестоко отомстить за такую нелюбовь, например, напихать в карман яблочных огрызков. Много. А эта Майка… А почему, собственно, её кто-то должен брать?