Елизавета Абаринова-Кожухова - Искусство наступать на швабру

– Господин банкир, – обернулся Серапионыч к Грымзину, – вы еще не вернули вторую карту обратно Веронике Николаевне?

– Нет еще.

– Прекрасно! Значит, ее надо ненавязчиво подсунуть господину Серебрякову.

– Это я беру на себя, – скромно ответил Грымзин.

Когда Егор поднялся на палубу, кок все еще "дышал свежим воздухом", вернее, вдыхал в себя "Герцеговину-Флор", задумчиво глядя на проплывающий мимо однообразный ландшафт. У него на плече сидел ворон Гриша.

– Иван Петрович, господин Грымзин просит вас к зайти к нему, -нарушил Егор уединение кока.

– A что ему нужно? – повернулся к Егору Иван Петрович.

– Что-то насчет завтрашнего обеда.

– A, ну ясно. Егор, помоги мне подняться.

– Вперрред! На барррикады! – с энтузиазмом закаркал Гриша.

Когда Серебряков доплелся до каюты Грымзина, там, кроме владельца яхты, никого уже не было. Но на столе в открытом виде лежала карта – та самая, которую Егор отвез генералу Курскому, Вероника похитила у генерала, а Грымзин – у Вероники.

– Слушаю, хозяин, – учтиво поклонившись, произнес кок.

– A, Иван Петрович! – приветливо обернулся Грымзин. – Я давно хотел вам сказать, что ваша стряпня мне очень нравится.

– Рад служить! – ответил Иван Петрович.

– Ясно, что рады. Ведь я вам плачу жалованье, и немалое. В общем, я хотел бы вам дать некоторые заказы на завтрашний обед. На первое...

Тут в каюту заглянул Егор:

– Евгений Максимыч, вас просит адмирал. Какое-то важное дело.

– Подождите здесь, я сейчас буду, – сказал Грымзин и вышел из каюты. Когда он минут через десять вернулся, кок все так же стоял, опираясь на костыль, но карты на столе уже не было.

– Так что же на первое? – спросил Серебряков.

– A, ну приготовьте что-нибудь съедобное, я всецело полагаюсь на ваш вкус, – рассеяно ответил банкир.

– Слушаюсь! – Настолько быстро, насколько позволял костыль, кок покинул каюту.

Вечером Гераклов вновь отправился в радиорубку.

– Ну, что сегодня будем слушать – "Икс-игрек-зет" или Госрадио? -спросил Oтрадин, собираясь включить приемник.

– Не надо, – остановил его Гераклов и на одном дыхании выпалил: -Полкведим невинс нерокста!

Радист вздрогнул и уставился на Гераклова.

– Вы... вы?! – наконец выговорил он.

– Да, я, – спокойно ответил Гераклов. – A что, разве я не похож на красно-коричневого подпольщика?

– Откровенно говоря, не похож, – чистосердечно ответил Андрей Владиславович.

– Я опытный конспиратор, – объяснил Гераклов. – В общем, передайте товарищам в центр вот это. – Политик протянул радисту листок бумаги и покинул рубку.

Oтрадин развернул записку – она была совсем короткой: "Все идет как задумано. Ждите новых сообщений".

Едва Андрюша включил передающее устройство и настроился на миллиметровые волны, как в дверь постучали.

– Входите! – крикнул радист. В помещение вошел штурман Лукич.

– Пулкведим невиенс неракста! – чеканно произнес штурман, поглаживая свою знаменитую бороду.

– И вы.. и вы... тоже?.. – пролепетал радист.

– Так точно! – кратко ответил Лукич, вручил Отрадину ученическую тетрадку и, круто повернувшись на каблуках, покинул радиорубку.

Тетрадка была чуть ли не вся исписана мелким почерком и содержала подробный отчет, временами переходящий в донос, обо всем, что происходило на судне. Лирические отступления на тему теории и практики государственных переворотов явно не столько предназначались для очередного радиопослания, сколько претендовали на место в будущем Полном собрании сочинений.

Oтрадин вздохнул и принялся передавать в эфир оба послания. Этот процесс затянулся далеко за полночь, что и не удивительно – за просто так никто миллион обещать не станет.

A мотористка Степановна, надевшая лучшее из своих платьев, напрасно ждала возлюбленного на палубе под капитанским мостиком.

Постепенно мысли об Отрадине плавно перетекли в воспоминания о прошлом – и совсем недавнем, и более далеком. И Степановна сама не заметила, как заснула. И приснились ей удивительные события, происходившие с ней то ли в реальности, то ли в мечтах, несколько лет тому назад.

СОН СТЕПАНОВНЫ

Удивительная история, приснившаяся Степановне, началась в 1990 году -в довольно сложный и запутанный момент новейшей истории, когда на авансцену политической жизни общесоюзного пространства в целом и Кислоярского района в частности, выдвинулось такое вооруженное формирование, как OМOН – отряд милиции особого назначения. Использование ОМОНа в своих целях политическими организациями, активно выступавшими против регионального суверенитета (о независимой Кислоярской Республике речь в то время даже и не шла) стало причиной весьма противоречивого к нему отношения в различных слоях общества – одни жители бойцов ОМОНа проклинали, а другие превозносили, видя в них единственных защитников от "кровожадных демократов" и "лиц сибирской национальности", или "желтых", как их называли в народе. Этих "желтых" в Кислоярске проживало человек двадцать, и они самым нахальным образом хотели иметь свою национальную школу и исповедовать религию предков в лице собственного шамана. Больше, собственно, никаких неудобств они местным жителям не создавали, но и этого было достаточно, чтобы некоторые кислоярцы их, мягко говоря, недолюбливали.

К "некоторым" принадлежала и скромная женщина Степановна – усердная читательница газеты "Правда" и постоянная участница митингов Интернационального фронта трудящихся Кислоярска. Надо сказать, что в то время значительная часть общества переживала период всеобщей влюбленности (медовый месяц): многие "интер-тетеньки" были неравнодушны к товарищу Разбойникову, занимавшему в то время крупный партийный пост, а женщины интеллектуального склада ума – к предводителю демократов либерального толка Кириллу Аркадьевичу Яйцыну. И все из числа первых – независимо от возраста и пола – были влюблены в пламенные стихи пролетарского поэта Феликса Алина, публиковавшиеся в красной прессе и регулярно звучавшие на митингах.

A вот избранником сердца Степановны стал боец ОМОНа по имени Мстислав. Началось это после того, как в Кислоярск прибыла съемочная группа "600 секунд" и сняла сюжет об ОМОНе и, в частности, о Мстиславе. По мотивам этого нашумевшего сюжета поэт Феликс Алин даже сочинил бессмертные строчки:

Я так надеюсь, что ОМОНУстроит в Кислоярске шмон.Пусть знают все наш грозный норов -Дерзай, Мстислав! Снимай, Невзоров!

И если любовь товарищей Степановны к товарищу Разбойникову и к стихам товарища Алина носила преимущественно платонический характер, то сама Степановна – простая советская женщина, за долгие годы тяжелого труда обделенная высокой и светлой любовью – воспылала к Мстиславу плотской страстью, поздней и безнадежной, и оттого еще более пылкой. Однако мечта Степановны оказалось неосуществимой – и даже не из-за солидной разницы в возрасте, а потому что Мстислав, как объяснили Степановне его товарищи по отряду, был абсолютно равнодушен к женщинам. Нет, Мстислав отнюдь не являлся гомосексуалистом – он был зоофилом и истинное удовлетворение получал лишь при любовном контакте с животными, предпочитая собак.