Олег Верещагин - Garaf

Почти наткнувшись на идущего по коридору Ангмара.

— Где он? — спросил король низким от сгущенного бешенства голосом — стены завибрировали, выпуская тонкие струйки растёртого между камнями в песок скреплявшего их раствора.

Тарик покачал головой, не опуская глаз. Потом спросил:

— А где ваши пленники, Ваше Величество?

Ангмар повернулся и побежал по коридору. Свистел о стены чёрный плащ.

…Сон, который снился Гараву, сперва был быстрым, суматошным и весёлым. Они скакали вместе с Мэлет по речному берегу — на неосёдланных конях, разбрызгивая воду и перекликаясь.

И, когда он подумал это имя — Мэлет — сон изменился СРАЗУ.

Он был на вершине башни. Один… нет! К старому раскрошенному зубцу был привязан — распят на нём — Фередир. Привязан крестом, безоружный. Рядом валялся меч. В глазах мальчишки был ужас. Такой сладкий, такой вкусный ужас…

(Мальчишка наяву застонал и вяло повернулся на скрипнувшей лавке…)

— Ну что… — мягко сказал Гарав, водя глазами по связанному, от пяток до макушки, — вот и всё… — в голосе Гарава прорезались самому ему неприятные мурлыкающие нотки, как будто кот играл с мышкой. Но остановиться он уже не мог и подошёл ближе, посмотрел в глаза, из которых через край плескал ужас. Дыхнул на горло мальчишки слева и протёр его шею рукавом. Потом за волосы отогнул его голову назад и полюбовался выступившей и пульсирующей артерией. — Тебя, кажется, интересует, что я собираюсь делать? — мурлыканье стало хрипловатым, и Гарав во сне перестал узнавать свой голос и понял, что говорит голосом Ломион Мелиссэ. — Я расскажу, не волнуйся. Я хочу пить, Фередир. Просто попить. И я собираюсь попить твоей крови. Ну не надо, не дёргайся… — Гарав улыбнулся, с наслаждением наблюдая за тем, как мальчишка рвётся из верёвок, перекосив рот и не в силах даже кричать от ужаса. — Бесполезно. Хотя… одна моя дурная знакомая утверждала, что от страха кровь вкуснее… Нет, пожалуй, не из шеи… я не хочу, чтобы ты быстро умер. Думаю, что, если тебя не кормить и выпивать по стаканчику в день — недели две ты протянешь… Да, кстати. Полюбуйся на солнышко, на небушко — до самой смерти ты пробудешь в подвале. НИЧЕГО ЭТОГО УЖЕ НЕ УВИДИШЬ… Ну вот. Вот отсюда можно, — Гарав погладил кожу на внутренней стороне левого локтевого сгиба мальчишки. — Давай, поработай кулаком… — и он с силой ударил отчанно мотающего головой из стороны в сторону мальчишку коленом в пах. — Делай, как я сказал, иначе останешься без пальца! — выхваченный кинжал нажал на основание левого указательного пальца. Мальчишка громко всхлипнул и стал покорно сжимать–разжимать кулак, глядя на Гарава, как загипнотизированный. Кажется, он шептал «не надо, не надо, пожалуйста…», но всё равно продолжал работать рукой — и от этого сочетания бессмысленной надежды с покорностью Гарав улыбнулся. Это было так приятно видеть…

(Пусти, пусти, невнятно пробормотал мальчишка на лавке)

Когда под загорелой кожей выступили казавшиеся сине–чёрными тугие канатики вен, Гарав нагнулся, легко — с коротким хрустом — прокусил одну и зажал рану, брызнувшей вишнёвой жидкостью, ртом, ощущая, как неистово забился парень…

Солёная и горячая, ЖИВАЯ, кровь была невероятно вкусна. Правой рукой Гарав массировал руку Фередира, чтобы кровь не переставала идти. Он ощущал руками и губами, КАКОЙ ужас — сводящий с ума, всеобъемлющий — живёт в парне, из которого он пьёт кровь.

Наконец он оторвался. Небрежно, но плотно замотал руку Фередира бинтом. Сказал доверительно, глядя ему прямо в полумёртвые расширенные глаза:

— Знаешь, очень вкусно… — он сцедил красную слюну, и она мгновенно впиталась в камень. — Видишь, как это грустно — когда не хочешь поступать по–человечески? К тебе тоже перестают относиться, как к человеку… А ты не бойся, ты умрёшь незаметно. Первые дня три будеть очень хотеться есть, а потом просто будешь слабеть, слабеть, уснёшь и не проснёшься…

(Не проснёшься, не проснёшься, бормотал Гарав, гримасничая во сне)…

… — Гарав, проснись. Волчонок, да проснись же!

Гарав ошалело сел, со свистом дыша. Фередир тряс его за плечи, глядя с испугом. В разбитую дверь косо падали последние солнечные лучи.

— Да? — прохрипел–простонал Гарав, постепенно приходя в себя. Шея болела. Снаружи похрапывали и фыркали кони. Эйнор спал на другой лавке. На каменном выбитом полу тут и там были разбросаны одежда и снаряжение…

…Они скакали… скакали всю оставшуюся ночь и день до того момента, когда солнце, проглянувшее из туч, начало опускаться. Попадались люди, много людей. Но никто не замечал тройку несущихся всадников. Если бы они могли взглянуть на себя со стороны, то увидели бы окутавшую и их и коней сероватую лёгкую пелену. То ли дым, то ли туман — но взгляды встреченных людей и орков скользили мимо, мимо, мимо… Потом они забрали к западу, прочь от дорог — и лес, не такой, как на севере, в землях фородвэйт, но всё–таки очень и очень густой — скрыл их и заставил перейти на шаг. Вовремя. Кони уже устали…

Когда солнце прошло половину пути от зенита к земле, из леса — будто сама собой! — выросла башня.

Башня была старая, приземистая, ушедшая в землю под своей тяжестью, какая–то торчащая во все стороны нелепыми углами и выступами — но, как оказалось, неожиданно крепкая. Потом, даже не поев, кое–как расседлав коней, они разбросали плащи и одеяла (всё снаряжение и оружие так и лежали в одной из оружейных комнат, Ломион Мелиссэ показала равнодушно — где; только деньги и шкурки горностаев пропали, конечно…) и свалились на них замертво. А вот проспали, кажется, часа четыре, не больше.

— Что? — снова спросил Гарав и потрогал шею. Тугая онемелая опухоль, внутри которой дёргалась боль, шла от ключицы к низу уха.

— Откуда это? — Фередир не сводил с Гарава глаз. В глазах был испуг.

Гарав открыл рот. И смолчал. Он видел, что Фередир боится.

И ещё Гарав хотелось пить. И есть.

Но ни вода, ни в спешке прихваченные сухари с копчёным мясом Гараву не были по вкусу. Более того — при воспоминании о них начинало жечь горло.

— Я поранился… когда спасал вас, — намеренно равнодушно сказал Гарав. Страх в глазах Фередира отступил, он откинулся на лавку и покачал головой:

— Я до сих пор не понимаю, как это было… — он посмотрел на свои руки и скривился. — Знаешь, меня…

— Знаю, — Гарав сел, поерошил волосы, потом рванул за них несколько раз.

Неужели так быстро?!

— Я не понимаю, куда всё делось, — признался Фередир. — От такого мне надо было или умереть… или отлёживаться в хорошей лечебнице с месяц, не меньше.

— Ты молодец, — невпопад отозвался Гарав. Тот криво усмехнулся и вздрогнул всем телом: