Олег Авраменко - Хозяйка источника

Кстати, о птичках. На этот раз меня разбудила именно Дэйра.

"Да, доченька", — спросонья отозвался я.

"Извини, папа, что…"

"Ладно, — ответил я, зевая. — У тебя что-то важное".

"О ч е н ь в а ж н о е. Я только что узнала одну вещь…"

"Какую?"

"Ну… — Чувствовалось, что она была взволнована. — Лучше нам встретиться и поговорить".

Я вздохнул:

"Хорошо. Сейчас я встану, оденусь и мы встретимся в Безвременье. Договорились?"

"Папа…"

"Да?"

"Это о ч е н ь важно, но это не к спеху. Просто я немного погорячилась. Извини. Если ты хочешь заняться с мамой любовью, я подожду".

Я смутился и одновременно меня разобрал смех. Черт побери ее переходной возраст. Дэйра как раз вступила в период полового созревания, причем весьма решительно и активно. Она проявляла обостренный интерес к нашим с Даной отношениям — но и не только к нашим. Особенно крепко доставалось бедняжке Бренде, да и Пенни приходилось несладко, когда Дэйра устраивала ей очередной допрос с пристрастием, пытаясь выяснить, почему она до сих пор не переспала ни с одним мужчиной. Смешно, правда? Но только не Пенелопе…

Чтобы не разочаровывать Дэйру, я сказал:

"Да, доченька. Как раз этим я и хотел заняться".

Как я и ожидал, она была довольна моим ответом.

"Часа вам хватит?"

"Вполне".

"Тогда встретимся через час в Безвременье. Поцелуй от меня маму. Пока".

Рядом со мной зашевелилась Дана. Она раскрыла глаза и сонно посмотрела на меня.

— Доброе утро, дорогой. Тебя опять разбудили?

— Да.

— И кто же?

— Дэйра. Она попросила меня сделать вот это. — Я поцеловал ее в губы.

Дана ответила на мой поцелуй.

— А что она еще просила?

— Догадайся.

— Догадываюсь, — сказала Дана и улыбнулась. — Маленькая бесстыдница! Я так ее люблю.

— Я тоже ее люблю. Я люблю всех вас.

Некоторое время мы молча лежали рядом, наслаждаясь присутствием друг друга. Наконец Дана произнесла:

— Послушай, Артур. Может быть, мне стоит немного изменить внешность? Сделаться старше, солиднее. Ведь если так будет продолжаться и дальше, то через пару месяцев Дэйра догонит меня.

— Ну, и что? Лично я не вижу в этом ничего страшного.

— Да, но…

— Никаких «но», заявил я тоном, не терпящим возражений. — Даже не думай об этом. Я хочу, чтобы ты была такой, какая ты есть, какой ты была всегда. Пусть Дэйра взрослеет, пусть догоняет и перегоняет тебя — а ты оставайся прежней. Не комплексуй по этому поводу. Бери пример с моей мамы.

— Вот то-то же, — подхватила Дана. — Все дело в Юноне. Это ты комплексуешь, а не я. У тебя сильно развит эдипов комплекс.

— А разве я отрицаю? Именно по этой причине мне всегда нравились совсем юные девушки, даже чуточку незрелые.

Дана рассмеялась:

— Ты просто старый извращенец, Артур! Растлитель малолетних.

Я сжал ее в своих объятиях и крепко поцеловал.

— Да, я старый извращенец, я растлитель малолетних. И сейчас я буду тебя растлевать.

Мы последовали совету нашей дочери и занялись тем, чем регулярно занимались последние десять лет нашего собственного времени. И каждая близость была для нас как первая, прекрасная и неповторимая. Мы никогда не пресыщались, не уставали друг от друга, ни одному из нас даже в голову не приходила мысль гульнуть на стороне. Я получал от Даны все, что мог получить от женщины, и давал ей все, что только мог дать ей мужчина. Из нас вышла идеальная пара, настолько идеальная, что в реальной жизни такого просто быть не могло. И тем не менее было…

— Я так счастлива, Артур, — прошептала Дана, положив голову мне на грудь. — Так счастлива, что мне страшно. Знаешь, иногда я боюсь, что все это — сон.

— Тогда мы оба спим и видим сны, — заметил я. — Одинаковые сны. Чудесные, счастливые сны.

— А еще меня мучают мысли о Дэйре, — продолжала Дана. — Я чувствую вину перед ней — ведь мое счастье построено на ее горе. Бедняжка…

Я промолчал, так как не знал, что сказать. Мне тоже было стыдно смотреть Дэйре в глаза. Моя любовь к ней ушла давным-давно, остались только грусть, жалость, раскаяние… Я горько сожалел, что позволил себе влюбиться в Дэйру и этим разбил ей жизнь. Если бы я явился в Авалон со свободным сердцем, то сразу полюбил бы Дану… так мне кажется. Нет, я уверен в этом! И тогда не было бы нужды затевать дурацкий бракоразводный процесс, добиваться от церкви признания наших детей законнорожденными… Тут я невольно рассмеялся.

Дана подняла голову и вопросительно посмотрела на меня:

— Что с тобой, милый.

— Да так, ничего, — ответил я. — Просто я вспомнил, какой шок вызвало наше появление в Авалоне с детишками.

Дана улыбнулась:

— Это был сюрприз! Особенно для моих родителей.

— Для моей мамы тоже. Кстати, вчера я разговаривал с ней. Она снова собирается к нам в гости — и как я понимаю, на этот раз не будет спешить с возвращением в Экватор.

— Стало быть, инцидент исчерпан?

— Окончательно.

— Ну, и слава Богу. — Дана немного помолчала, затем с несвойственной для наших доверительных отношений робостью произнесла: — Артур, я давно хотела у тебя спросить…

— Да?

— Когда ты принимал решение насчет Джоны… В общем, ты предполагал такой исход дела? Ты ожидал этого?

Я отрицательно покачал головой:

— Нет, дорогая. Единственное, о чем я тогда думал — что Джона мой сын. Никакого расчета у меня не было.

— Извини, Артур. Я не хотела обидеть тебя.

— Ради Бога, Дана! Я не обижаюсь. Напротив, мне даже льстит, что меня считают таким хитроумным и дальновидным политиком.

Джона объявился в Израиле в самый разгар борьбы за власть. Поскольку официальный наследник престола, Арам Иезекия, с к о м п р о м е т и р о в а л себя браком с принцессой вражеского Дома (то бишь моей сводной сестрой Каролиной), причем упорно отказывался развестись с ней, царскую корону оспаривало сразу несколько претендентов, каждый из которых искренне считал свои притязания законными. Однако Джона не воспользовался ситуацией и не стал царем Ионой III. То, что он сделал, Дионис охарактеризовал как "ни фига ж себе!", а Морган восхищенно сказал: "Ты просто гений, Артур!" Короче, Джона во всем сознался (умолчав лишь о том, что он мой сын) и отдал себя в руки правосудия. Его признание произвело эффект разорвавшейся бомбы — уже третьей кряду. Дети Израиля были повергнуты в шок. Чудовищные преступления, в которых они обвиняли Сумерки и Свет, на самом деле совершил их соплеменник, предстоящая война потеряла свой ореол праведности и священности, попросту говоря, стала вообще бессмысленной, а вдобавок ко всему их Дом из невинной жертвы чужого коварства превратился в зачинщика конфликта. Теперь уже долг чести обязывал израильтян искать пути примирения с теми, кого лишь недавно проклинали на все лады во всех домах, дворцах и синагогах Земли Обетованной.