Мария Теплинская - Дядька

Однако теперь ей отчего-то захотелось закутаться. Повернулась так, сяк, подогнула ноги, сжавшись в комочек — да все равно ничего не выходило: платок был явно маловат. Она попыталась затолкать под себя его края, но они все равно выскакивали и в бок начинало дуть.

Тогда Леська решила, что и впрямь пора ей вставать, сбросила платок и в два шага добралась до кадки с водой. Быстро умылась, похлопала мокрыми ресницами, разгоняя остатки сна, и принялась приводить в порядок свои косы.

Тут со двора в хату вернулась бабушка с охапкой дров. Поглядела сперва на смятую подушку и скомканный платок, брошенный на лавке, потом на Леську, невозмутимо чесавшую свою густую гриву.

— Ну, наконец-то проснулась, продрала свои очи карие! — усмехнулась Тэкля. — Ты где ж была-то давеча, что явилась сама не своя, ровно зельем каким опоенная? Я вот рассказала нынче деду — он только руками развел!

— Да говорю же, у Яся. Прибежала до него вчера, а дверь мне открывает — кто бы вы думали? Бабка Алена! Я и не узнала ее сперва, сердце у меня так и зашлось со страху: думала — косая по Митранькину душу! Да еще и Яся на ту пору в хате не было — в амбар зачем-то вышел.

— Да, говорила мне нынче Авгинья: была она у него вчера, бабка-то Алена. Совсем, говорит, сказилась старуха-то наша. Вчера, в завируху такую с печи сползла, невесть куда собралась. «Где, — кричит, — мой кожух?» Авгинья-де ей: «Какой такой кожух, почем я знаю, где он валяется!» А бабка уже и скрыню распахнула, все добро из нее напрочь повыкинула, и ведь отыскала-таки свой кожух старый, сколько годов не надеванный! Авгинья в крик: «Что ты мне тут за бардак развела?» А старуха ей: «Ничего, сама приберешь!» — да так и ушла, и до самой ночи домой не верталась. А поутру нынче собрала свои травки, Саньку в лес послала за бабкой Марылей. А потом Авгинье и говорит: «Ты, невестка, потерпи еще трошки, недолго тебе уж маяться!» Авгинья ушам своим не поверила: нешто и впрямь помирать собралась? И до сих пор счастью своему не верит: а ну как обманет — не помрет?

— А как Митрась? — нетерпеливо спросила внучка. — Ничего не слыхали?

— Да про Митрася покуда ничего. А вот Янку уж кой-кто нынче видал, да говорят, чернота с него будто спала, на человека стал похож. Никак, и впрямь поправится теперь хлопчик.

Попозже, днем, к ним прибежал донельзя взволнованный Янка-маленький, младший сынишка дядьки Рыгора.

— Лесю, Лесю, тебя бабка кличет, беги скорей до нас! — закричал он с порога.

— Бегу! — скоро отозвалась Леська, даже не удивившись.

Наскоро обулась, накинула свой кожух, покрылась платком и побежала следом за мальчонкой, который дожидался ее в сенях.

Всю дорогу хлопчик беспокойно оглядывался: не отстала ли она. Янка-маленький ни о чем ее не спрашивал, однако в его голубых, как цикорий, глазах мелькало неистребимое детское любопытство. Он, видимо, не вполне понимал, что происходит, однако своим чутким детским восприятием уже уловил гнет чего-то недоброго, что поселилось теперь у них в хате. В сенях он молча и по-мужски галантно пропустил ее вперед, придержав тяжелую дверь.

В Рыгоровой хате, по-прежнему угрюмой и темной, сейчас толпился народ. Горницу наполняли соседки, шептались, качали головами.

— Отходит старуха-то! — расслышала Леська. — Уж за попом посылала, и бабку Марылю зачем-то из леса кликала. Все утро шептались да корешки старухины собирали…

Едва войдя в горницу, Леська невольно поразилась какой-то неуловимой перемене. Она пошарила кругом глазами, силясь найти, что же изменилось. Ах, вот оно что! Над печью, бессменным ложем бабки Алены, где прежде висели причудливой формы коренья и сухие пряные травы, было теперь совсем пусто.

Заглядевшись на оголенную стену, Леська не заметила, как внезапно расступились соседки, открывая ей проход к ложу старухи. Кто-то легонько подтолкнул ее сзади — кажется, Владка.

И Леська увидела, что бабка Алена уже не сидит, как всегда, крючком, а полулежит, откинувшись на подложенные ей под спину подушки, и руки ее, которые Леська всегда помнила не иначе, как перебирающими корешки и былинки, теперь неподвижно лежали поверх одеяла.

Деревянными ногами, чувствуя нестерпимую дрожь в коленях, девочка шаг за шагом приблизилась к ложу умирающей. И старуха внезапно ожила, птичьи веки раздвинулись, и ярко сверкнул из-под них вмиг проясневший взор.

— Пришла, тезка! — проскрежетала она. — Подойди…

Леська ощутила, как ее руку жутким обручем стиснули ледяные пальцы, в которых уже застывала кровь.

— Я вчера не сказала тебе самого главного, — прохрипела умирающая, собрав последние силы. — На второго Купалу, как начнет смеркаться, наденешь сорочку, распустишь волосы, древесный венок наденешь и золотые обереги. Потом пойдешь за овраги, болота, звериной тропою, в самую чащу, к Великому идолу. Падешь перед ним на колени, пластом распластаешься и, не поднимая глаз, шепотом скажешь заветное свое желание. Затем сомкни уста и не размыкай до рассвета. Правой рукой захвати щепоть земли потом встань, спиной к нему повернись и кинь щепоть через левое плечо. А уж там иди домой, только назад не оглядывайся и до петухов рта не раскрывай…

Утомившись от своей долгой речи, старуха без сил откинулась на подушки.

— А как же я туда дорогу найду? — робко спросила Леська. — И… что за обереги? У меня же нет их, и не было никогда…

— Придет время — все зразумеешь, — проскрежетала старуха. — И что загадать — сердце подскажет. Прощай!..

С последним словом бабка Алена глубоко ушла в подушки, провалившись, как в них, в глубокое забытье.

Тогда к Леське неслышной тенью скользнула Христина, старшая дочь тетки Авгиньи, и, слегка приобняв за плечи, подтолкнула к дверям. Растерянная, ошеломленная, Леська послушно удалилась, продолжая неустанно думать о последних словах бабки Алены, и по-прежнему не понимая их смысла. Но одно она знала точно: эти слова навсегда врезались в ее память, и забыть она их не сможет, сколько бы лет ни минуло.

Ночью бабки Алены не стало. Она отошла легко, без мучений, так и не приходя в сознание. Утром ее обнаружила Владка, уже неподвижную и застывшую.

А Янка-маленький, к которому старуха отчего-то питала большую привязанность, нежели к другим своим праправнукам, потом уверял, что в последнюю ночь перед похоронами он вдруг проснулся и увидел склоненный над собой девичий лик неземной красоты, окруженный сияющим ореолом небытия. Нежное лицо девушки все светилось, как перламутровая луна в осенние ночи, звездистые очи смотрели ясно и кротко, а по обе стороны пышными волнами спадали распущенные темные косы. Видение длилось лишь миг, а потом вдруг лунным лучом метнулось прочь и растаяло.