Денис Чекалов - Сумеречный судья

— Даже если бы вы сбросили туда меня, — тихо произнес Уолдо Каннинг. — Вы не смогли бы меня уничтожить.

Люди выходили на поверхность крыши — все больше и больше. Они поворачивались к Франсуаз и шли к ней, смыкая кольцо.

Девушка начала отступать, приближаясь к самому краю крыши.

Я подхватил Уолдо Каннинга — его тело оказалось сухим и удивительно легким.

Сбросил вниз.

Он закричал.

Люди остановились.

— Боже мой, — прошептала Франсуаз.

Девушка вытерла ладонью влажное от пота лицо.

Тело Уолдо Каннинга врезалось в горячую поверхность асфальта, расползаясь по ней кучей размозженных органов.

— Прощай, ублюдок, — процедила девушка.

Уолдо Каннинг поднялся.

Ему понравилось ощущение полета — такое легкое, приятное, а ласковые солнечные лучи поддерживали его, как теплые морские волны.

Уолдо Каннинг посмотрел вверх.

Люди на крыше вновь пришли в движение.

— Девушка с серыми глазами, — шелестели они. — Ты нужна старому Уолдо. Спрыгни вниз, или мы сами отдадим тебя ему.

Они двигались медленно, с каждым шагом приближаясь к нам.

Уолдо Каннинг раскрыл старческий рот. Он готовился.

Десятки, сотни людей. Они все выходили и выходили на крышу, толкаясь и мешая друг другу. Мерно двигались руки с окровавленными медицинскими инструментами.

Уолдо Каннинг стоял, пронизываемый лучами солнца. Его иссохшееся пустое существо хрипело в ожидании нового живительного сока.

В нетерпении дергал он морщинистым кадыком, прикрывая старческие глаза.

Мощная волна энергии сбила с ног, заставив упасть на спину. Перед своим лицом Уолдо Каннинг увидел ее и встретился с ней взглядом. Она пристально смотрела на него, не отрываясь ни на мгновение.

Он попробовал отвернуться, но не смог.

Глаза девушка вспыхнули, крепкие пальцы коснулись его плеч.

— Убейте ее, — прокричал Уолдо Каннинг. — Скорее, дети мои.

Длинный клинок, состоящий из бурлящего пламени, вошел в его рот и погрузился в тело, рассекая позвоночник и наматывая на себя внутренности.

— Мои детки… — кричал он. — Не оставляйте старого Уолдо.

Чувственные губы девушки изогнулись в торжествующей улыбке.

Тело Уолдо Каннинга вздрогнуло, и он почувствовал, как вся сила, вся жизненная энергия, которую старик высасывал из людей год за годом, стремительным потоком покидает его.

Обжигающий клинок плазмы впитывал ее в себя, все быстрее и быстрее, заставляя тело Уолдо Каннинга сжиматься и сморщиваться, как продырявленный воздушный шарик.

Он пытался сопротивляться. Его пальцы скребли о поверхность ладоней, колени тянулись к животу. Он старался удержать в себе маленькие кусочки украденных человеческих душ.

Девушка засмеялась, изгибаясь всем телом, ее волосы сверкали в свете неистовствующего пламени, алые соски высоких грудей приподнялись.

— Тебя больше нет, ублюдок, — сказала она.

Его сознание рассыпалось на кусочки, которые больше не принадлежали ему.

Они стремительно неслись внутрь огненного клинка.

От Уолдо Каннинга остались одни глаза — старческие и подслеповатые. Они с ужасом смотрели на развевающуюся вокруг обнаженного тела девушки алую тунику.

Потом огненный клинок поглотил и их.

Люди падали на прогретую солнцем поверхность крыши, один на другого. У них больше не было сил, чтобы что-то делать.

Мэделайн Ти'Айлинэль спала ровным спокойным сном, положив голову на плечо своего мужа.

— Тело Уолдо Каннинга так и не было найдено, — произнесла Франсуаз, подходя к моему столу и привлекая внимание, тыкая мне пальцем в плечо.

— Вот и хорошо, — согласился я. — Филлип и Родерик снова стали друзьями. Бедный Фил так и не узнал, что Мэд чуть не выставила его рогоносцем.

— Если Мэделайн оставила у Уолдо Каннинга половину статуэтки, — задумчиво произнесла Франсуаз. — То что отдал ему сам Родерик Калленти?

— Смычок, — ответил я.

— Смычок?

— Вот именно. Он всегда мечтал стать великим музыкантом. Единственное, что ему мешало — это отсутствие слуха.

— Значит, стать скрипачом для него было важнее, чем жениться на Мэделайн, — сказала Франсуаз.

— Естественно. Иначе он не согласился бы на брак с Лаурой. Но вот что интересно — когда мы с Родериком открыли шкатулку Каннинга, в ней ничего не было. Только пыль и труха.

— Он очень удивился. Наверное, Родерик втайне надеялся найти там свой смычок. Как думаешь — Калленти на самом деле верил, что, вернув его, сможет изменить свою жизнь и стать музыкантом?

Я покачал головой.

— Ты не понимаешь. Он уже не смог бы его вернуть. Когда человек оставляет свои мечты в шкатулке и говорит себе, что когда-нибудь вернется за ними — единственное, что он сможет потом найти, это труха.

Я вынул из длинного конверта приглашение в дом Калленти и бросил его поверх остальной почты.

— С Мэделайн и ее ребенком все в порядке. Доктор сказал, что это настоящее чудо — от такой кровопотери и сильных волнений Мэд должна была бы потерять своего малыша.

— Это было вовсе не чудо, — возразила Франсуаз. — В Уолдо Каннинге оказалось очень много энергии — он был буквально соткан из кусочков отобранной у других жизненной силы. Я забрала ее у него и отдала Мэделайн и ребенку. А после от Уолдо Каннинга уже ничего не осталось — сам он давно перестал существовать.

— Вот почему ему оказалось не страшно пламя Преисподней.

— Конечно. Он не мог гореть, так как распался давным-давно. Кстати, Майкл, ты так и не сказал, как тебе понравилась моя алая туника.

— Она неплоха, — согласился я. — Но вряд ли стоит надевать ее на званые вечера.

Красавица довольно засмеялась и села мне на колени.

— А ты не боишься заниматься любовью с суккубом? — спросила она.

Я провел ладонями по ее крепкой талии, затем стал расстегивать пуговички голубой блузки. Мои пальцы нежно касались высоких сочных грудей девушки.

— Даже если я буду против, — заметил я, распахивая ее рубашку и принимаясь за черный ажурный лифчик, — ты все равно от меня не отстанешь.

Девушка облизнулась улыбкой, и ее серые глаза обожгли меня алыми всполохами.

— Здесь ты прав, — промурлыкала она.

ЭПИЛОГ

Смертные грехи эльфов, — произнес я. — Их пять.

Верность долгу

Незнание своих границ

Ненависть к тем, кто не похож на тебя

Стремление к далекому идеалу

Сострадание

— Каждый из грехов заставляет эльфа предать себя, — продолжал я. — Растратить жизнь на чужое, внешнее. Отказаться от главного дара, который мы получаем — он своей неповторимой судьбы.